"Павел Федотов. Его жизнь и художественная деятельность" - читать интересную книгу автора (Дитерихс Л. К.)
Глава IV
 |
В то время как в Петербурге Федотову начинало улыбаться будущее, в Москве дела его семейства становились все хуже и хуже. Престарелый отец его вынужден был выйти в отставку, вследствие чего вся тяжесть содержания семьи легла на Павла Андреевича. Это вынудило его самого отправиться в Москву для хлопот по поддержанию ее материального благополучия. Отправляясь туда, он говорил друзьям, что едет очень ненадолго, но между тем пробыл там четыре месяца. Причиной такого долгого пребывания в Москве была кроме хлопот по семейным делам еще выставка, которую он устроил в Растопчинской галерее из своих картин, эскизов и рисунков.
В числе его работ на этой выставке были: «Разборчивая невеста», «Мышеловка», «Художник в старости» и «Последствия пирушки».
В Москве среди публики эти вещи произвели не меньший фурор, чем в Петербурге. Вот как сам Федотов в одном из писем к друзьям описывает свой успех:
«Мои картинки производят фурор, и мы помышляем устроить маленькую выставку из моих эскизов и конченых работ. Новым знакомствам и самым радостным, теплым беседам нет конца. В участи моего отца и сестры-вдовушки первые лица в городе приняли участие; с Божьей помощью я надеюсь, что их обеспечат навсегда. Я решаюсь еще полениться немножко, потому что в этой суматохе нельзя работать. Каюсь здесь, кстати, в одном прегрешении: моя стихотворная безделушка ходит по рукам, и меня часто заставляют ее читать. Знаю, что вы меня выбраните по приезде; ну, да уж делать нечего».
Эта «стихотворная безделушка» был известный рассказ в стихах, написанный Федотовым: «Сватовство майора, или Поправление обстоятельств». Этот рассказ ходил в рукописях почти по всей России, но вследствие цензурных условий не мог быть тогда напечатан. Впервые в отрывках он был напечатан в «Пантеоне» (1854), а в целом виде появился в печати почти через двадцать лет после смерти художника в «Русской старине» Семевского (1872).
Возвратясь в Петербург из Москвы, Федотов казался довольным, веселым и помолодевшим. О радушии московских жителей он не мог вдоволь наговориться и даже начал было поговаривать о хорошенькой невесте, которую ему там сватали.
По возвращении для Федотова началась опять трудовая жизнь. Голова его вновь была занята новыми сюжетами. Особенно занимала его мысль написать картину, изображающую приезд Государя в *** институт.
«На этой картине Федотов имел в виду изобразить сотни детей и взрослых девушек, но изобразить так, чтобы зрителю эти дети и взрослые девушки казались существами знакомыми и где-то виденными. На подготовительных его трудах по этому случаю можно было увидеть действительно изобилие женских и дамских типов, начиная от здоровой, кудрявой резвушки до задумчивой девушки и от грациозной малютки до совершенно развитой девицы в полном цвете правильной, строгой и даже несколько холодной красоты. Так как Федотов имел знакомства во многих семействах и мог время от времени ездить в институты, то за оригиналами не могло быть остановки; но где найти место действия, большую залу с колоннами, постелями и освещением от бесчисленных окон? Эту обстановку и освещение нужно было иметь перед глазами каждую минуту, между тем как беспрестанные посещения института оказались бы невозможными. Подумав немного, наш художник решился в своей комнате устроить институтскую залу с помощью картона, палочек и глазированной бумаги. Около двух недель он сидел, размеривал по масштабу, клеил, раскрашивал и резал, и наконец плодом его усилий вышла большая белая коробка с прорезанными окнами; внутри коробки, открытой сбоку, помещались белые колонны и ряды кроватей. Каждая колонна обклеивалась бумагой под мрамор; каждая кроватка отделывалась, как будто для игрушки».
К сожалению, все хлопоты и труды, связанные с подготовлением этой картины, пропали даром: она не была написана. Единственным воспоминанием о ней, кроме рисунков, осталась басня «Два цветка», помещенная еще при жизни Федотова в фельетоне[6] газеты «Русский инвалид».
Здесь, нам кажется, будет удобно указать на другие стихотворные опыты, которым Федотов отдавал свои свободные минуты. Эти басни, песни и романсы, как мы уже говорили раньше, не отличались изяществом формы и стиха, больше того, форма их в большинстве случаев тяжелая, дубовая, рифмы притянуты друг к другу самым насильственным образом; но тем не менее все они дышат самым непосредственным чувством, а порою блещут неподдельным остроумием и веселостью.
Большинство этих произведений напечатано в «Пантеоне» за 1854 год, к которому мы и отсылаем наших читателей, интересующихся музой Федотова.
Из басен его особенно замечательны «Тень и Солнце» и «Пчела и Цветок». В обеих этих баснях выражена мысль, что человек, как бы он ни был одарен, живя и ведя борьбу в среде мало или совсем ему не сочувствующей, обыкновенно погибает жертвой этой среды, не имея возможности выказать свои дарования.
Другие басни его, например «Два цветка», «Садовники», «Конь», или решают какие-нибудь нравственные вопросы, или же, как, например, «Усердная Хавронья», являются как бы парафразой крыловских басен, которые так любил наш художник.
Одно время Федотов в форме стихосложения старался подражать русским народным песням. Из таких опытов приведем здесь одно очень грациозное стихотворение под названием «Куку»:
Сам Федотов никогда не признавал за собой литературных способностей, доказательством чему служит приведенный выше отрывок из его послания, названного «К моим читателям, стихов моих строгим разбирателям». На свои литературные опыты он смотрел как на «безделушки» и потому никогда не гнался за чистотой отделки; писал он обыкновенно по просьбе приятелей и знакомых, для альбома какой-нибудь знакомой дамы или же в минуты отдыха; вероятно, существует немало федотовских стихов, которые никогда не были и не будут известны публике.
Но, занявшись литературными опытами художника, мы забыли, или, скорее, отвлеклись, от прямой нашей задачи.
В числе задуманных картин была также одна, сюжет которой художник определял как возвращение институтки домой. Федотов никак не мог решить, как ему воплотить этот сюжет: то он хотел представить всю сцену, не вдаваясь в тенденциозность, то останавливался на мысли представить ужас и разочарование институтки, привыкшей к довольству и чуть ли не роскоши, при виде бедности и нужды, царящей в доме ее родителей.
В последние два-три года его жизни направление художественной деятельности Федотова заметно изменилось.
Устал ли он вечно давать уроки морали или, может быть, его больше не удовлетворяли сатира и насмешка над общественными нравами, только он стал пробовать себя на сюжетах, имевших или религиозный, или грустный, сентиментальный характер.
К таким его вещам принадлежат эскиз «Мадонна с младенцем» и известная картина «Вдовушка».
С последней картиной произошла такая же история, как и со «Сватовством майора». Любопытно, что здесь имели место тот же процесс творчества, та же щепетильность Федотова в выборе натуры! То же беганье, то же изучение, та же наблюдательность оказались необходимыми и в данном случае, но результаты получились не те! «Вдовушка», несмотря на все свои достоинства, стоит несравненно ниже не только «Сватовства», но даже «Утра чиновника» и «Разборчивой невесты».
Вот как рассказывает приятель Федотова, Лебедев, о том, каким образом наш художник собирал наблюдения и изучал сюжет своей картины:
«Раз, это было в августе… он приезжает ко мне на дачу, в Царское Село, и после первых слов спрашивает: „А где твои дети?“ Когда вбежали три резвых мальчика, которые, коротко зная художника, вскарабкались к нему на колени и начали тормошить гостя, – Федотов успел усмирить их шаловливые порывы и долго всматривался в смеющиеся лица шалунов. В особенности внимательно смотрел он на виски и потом, обратясь ко мне, прибавил: „Вот где природа женщины сходится с природой детей: посмотри на эту нежную кожу, просвечивающиеся жилы, неопределенную синеву тела; вот природа, да только природа трудная, неуловимая…“ Наигравшись с детьми, Федотов отправился со мною в дворцовый сад, был весел, шутлив, но беспрестанно повторял, что у него есть теперь для вдовушки лоб и виски, но недостает еще любящих глаз…»
Случай особенно благоприятствовал художнику в этот вечер; на музыке в Павловске ему удалось встретить и наблюдать особу, имевшую все те данные, которые он так долго искал.
На другой день картина была начата, но долгое время не удавалась художнику. Он не мог остановиться на каком-то конкретном выражении глаз вдовушки, то хотел придать им оттенок созерцательной грусти, то медленной безотрадной тоски; в то же время его стеснял и затруднял колорит и иные технические трудности, которые он хотел непременно победить. К числу таких трудностей относилось двойное освещение: от свечки и от окна, из которого льется ровный серый свет раннего петербургского утра.
По рассказу того же Лебедева, Федотов приписывал свою победу над этими трудностями тому, что увидел во сне своего любимого профессора, Брюллова, который ему указал способ победить их. Лебедева поразил при этом кроме расстроенного вида художника, изможденного его лица еще и тот жар, с которым он утверждал, что подобные сновидения вполне возможны:
«Вы все, господа любители, готовы улыбаться и считать это дело мечтою воображения, и подчас воображения расстроенного; но мы, художники, можем дойти до такого состояния духа, когда беседа с отжившими для нас более чем возможна!..»
По поводу той же картины Дружинин рассказывает случай, в котором ярко выразилась вся натура Федотова, его щепетильное и добросовестное отношение к своим трудам. Художник Жемчужников, любуясь отделкой «Вдовушки», сказал Федотову: «Как это хорошо и как просто!» Павел Андреевич на это ответил весьма метко: «Да, будет просто, как поработаешь раз со сто».
Этот ответ может оценить всякий, кто мало-мальски знаком с техникой искусства и кто ищет прежде всего правды. Нет ничего проще и лучше правды, а сколько труда, сколько волнений требуется для полного выражения ее! Тут мало выразить, поймать ее в главном: все до последней мелочи должно быть правдиво и, кроме того, выяснять и дополнять общий смысл и настроение картины. Федотов именно таким образом и понимал задачу искусства, и действительно, в его картинах вы нигде не встречаетесь с той массой ненужных деталей и аксессуаров, которые мы так часто встречаем в картинах других художников; ни убавить, ни прибавить ничего нельзя: мысль у него выражена совершенно полно!
Усиленные занятия, а также постоянная тревога об участи отца и сестер не могли благотворно влиять на здоровье Федотова. Уже вскоре после приезда из Москвы друзья его, несмотря на видимую веселость Павла Андреевича, стали замечать в нем тревожные признаки развивавшейся болезни. Головные боли, болезнь глаз, которые он лечил совершенно своеобразно, а кроме того, нервное расстройство и бессонница, приобретенные им еще в молодости, были достаточно угрожающими симптомами.
Как большая часть людей, ум которых находится в постоянной работе, Федотов любил мертвую тишину ночью, и малейший шум совершенно лишал его сна. Однажды один из его товарищей уговорил его ночевать у себя; но когда все в доме улеглось, Федотов заметил, что какие-то часы щелкают над его головой. Этой причины было совершенно достаточно, чтобы лишить его сна, пока наконец ему не удалось «схватить часы за хвост», то есть за маятник, и остановить их. Оставалось только захрапеть, но Федотову пришла на ум мысль, что часы, с которыми он так бесцеремонно расправился, конечно, самые верные в доме и что служитель, вероятно, будит по ним хозяина, который может вследствие их остановки опоздать на службу, получить выговор и т. п. Насилу Федотову удалось растолкать лакея, объяснить ему, в чем дело, и, вернувшись на свое место, заснуть.
Непрерывная жгучая деятельность мозга истощила организм нашего художника, и хотя на вид он был крепок и силен, люди, которые его знали в продолжение многих лет, могли ясно видеть разницу в его физическом состоянии прежде и теперь. Годы усиленного труда и мозгового напряжения надорвали силы Федотова, но, несмотря на это, он продолжал так же усиленно работать, надеясь на себя и на свою энергию. Напрасно лучшие его друзья, видя его утомление, советовали ему отдохнуть, – он не слушал их, постоянно твердя, что он не понимает жизни без упорного, усидчивого труда, что он лично не имеет права на такой отдых, что на его руках голодная семья, и, кроме того, он обязан напомнить о себе публике, так как прошел целый год, в который ему не удалось выставить ничего, а публика никогда не прощает подобного к ней отношения и готова приписать это причинам, ничего общего с правдой не имеющим. «Свет сердится, – говорил он, – когда от него отдаляешься, а я не намерен ссориться со светом».
За все время своей художественной деятельности, со дня выхода в отставку, Федотов позволил себе только два раза насладиться полным отдыхом: во время первой выставки картин, успех которых заставил его на короткое время бросить палитру и краски и прислушиваться к отзывам печати, и – во второй раз – во время поездки в Москву, где за хлопотами по устройству семейных дел и из-за массы новых знакомств он поневоле не имел времени работать.
Скорбная, тяжелая мысль о положении родной семьи заставила его взяться за копии со своих картин. Дружинин уверяет, что сам Федотов не мог глядеть на них без терзаний, но должен был их делать в силу необходимости, принимая в расчет и время, и деньги, так как, копируя, ему не требовалась натура, и делать копии можно было гораздо скорее, чем писать новые картины. Но, несмотря на такие жертвы, Федотову не удалось спасти семью от разорения: домик, в котором он родился, был продан за долги, и с его продажей средства семьи более чем наполовину уменьшились; она впала в совершеннейшую нищету, и сам Федотов не видел никакой возможности выбиться из такого положения.
Надрываясь под бременем собственного существования и существования близких ему лиц, он, как мы уже сказали, получил зачатки той болезни, которая свела его преждевременно в могилу.
Признаки ее начали обнаруживаться весной 1852 года.
В мае его посетил Лебедев и был поражен его худобой и задумчивостью, но в особенности его поразила басня «Слон и Попугай», которую Федотов прочитал ему.
Эта басня отличалась, по словам Лебедева, необыкновенной странностью основной мысли и беспорядком в сочетании идей. Лебедев откровенно высказал свое мнение о ней, на что Федотов возразил, что он уже не раз слышал эти упреки в странности, и спросил, неужели он стал большим чудаком, чем был прежде. При этом глаза его как-то лихорадочно горели, но улыбка была все такая же кроткая и приятная. Во время этого посещения Федотов много говорил о предстоящей выставке и о том, что после нее он поедет в Москву на отдых. «Потому, – прибавил он задумчиво, – что я начинаю уставать».
Летом болезнь Павла Андреевича начала мало-помалу развиваться. Федотов сделался мрачнее, был молчалив, и с его уст все реже и реже срывались меткие слова, удачные сравнения. Он часто бывал у М. А. Половцева, с которым его познакомил гравер Вернадский и куда он ходил, как он выражался, «отогревать душу», но вместо прежних остроумных рассказов, веселых разговоров он или мрачно молчал, или садился за фортепьяно и пел разные романсы, которые прерывал часто припевом, притом совершенно неожиданным:
и опять продолжал начатый романс, как будто этот припев был необходим для всех романсов, распеваемых им в то время, хотя эта музыкальная шутка была написана им для гитары и фортепьяно несколько лет назад. Безотчетная тоска, которая, по рассказам близко знавших его людей, никогда прежде его не посещала, часто стала его мучить, прерываясь иногда порывами самой неожиданной и бурной веселости.
С середины лета болезнь совершенно овладела Федотовым. В продолжение нескольких дней он бродил по Петербургу и окрестностям, заходил в магазины, покупал разные драгоценные вещи для какой-то воображаемой им свадьбы, намекая на ожидавшее его величайшее счастье, и роздал все деньги, полученные незадолго перед тем за одну из копий, а также и те, которые были предназначены для помощи родным.
Друзья поспешили принять меры и донесли начальству Академии о развившейся болезни художника; после доклада государю, который приказал приложить все старания для излечения Федотова и определил на этот предмет пятьсот рублей, он был помещен в лечебницу для душевнобольных доктора Лейдесдорфа, на Песках.
Вероятно, этой лечебнице Федотов вместо поправления был обязан только усилением ужасной болезни. По крайней мере, мы имеем свидетельство таких вполне правдивых лиц, как художники Бейдеман и Жемчужников, которые, приехавши раз навестить Федотова, были поражены как помещением, в котором он находился, так и состоянием самого больного.
В прекрасном, чрезвычайно выразительном рисунке Бейдеман выразил то впечатление, которое произвела на него сцена свидания с Федотовым, и показал этот рисунок своему профессору, Маркову, который в свою очередь не преминул донести кому следует об ужасном положении больного.
Вследствие этого последний был переведен в больницу Всех Скорбящих на Петергофской дороге, где пять месяцев боролся с ужаснейшими страданиями.
Его сильный организм долго противился влиянию болезни, но могучая фантазия оказалась в этом случае для него гибельной: во все время страданий мозг его работал с удвоенной силой и не давал ему ни минуты спокойствия, ни минуты благодетельного сна. Несмотря на такие страдания, память его настолько сохранилась, что он узнавал посещавших его друзей, расспрашивал об отсутствующих, чертил рисунки на стенах своей комнаты. Порою на него находило бешенство, и тогда он видел перед собой чудовищные сцены и образы; порою он воображал себя богачом, развивал перед собравшимися друзьями грандиозный проект превращения Васильевского острова в Афины, столицу искусства, с дворцами, садами, статуями и пантеонами…
По городу ходило много различных догадок и сплетен по поводу причин, повлекших за собой болезнь Федотова. Многие думали, что тут не обошлось без участия романических причин, и в подтверждение этого указывали на то, что перед тем как окончательно заболеть, Федотов часто упоминал какую-то Юлию, «все Юлия да Юлия», но мы знаем, что причиной его болезни была вовсе не «Юлия», а страшный, упорный труд и постоянная борьба с тяжелыми материальными обстоятельствами.
Дней за десять до своей смерти Федотов пришел в себя; но эта видимая поправка не обманула опытных докторов, так как у Федотова ко всему прибавилась еще и водянка, быстро развившаяся и вконец подорвавшая силы нашего художника. Да и сам Федотов не верил в благоприятный исход, когда поручил своему верному другу-денщику Коршунову, ухаживавшему за ним во все время его болезни, дать знать своим друзьям, Дружинину, Лебедеву и Бейдеману, что он перед смертью желает с ними проститься. Но, к несчастью, эти лица не поспели вовремя и приехали тогда, когда Федотова уже не было в живых. Причиной такого опоздания было то, что служитель, которому Коршунов доверил это поручение, получивши от него на водку, вместо того чтобы отправиться по назначению, попал в ближайший кабак, а оттуда, за буйство, – в участок, где и просидел целый день, и только на следующий мог исполнить данное ему поручение.
Федотов умер на руках своего верного Коршунова 14 ноября 1852 года.
Через четыре дня, 18 ноября, по Петергофской дороге тянулась погребальная процессия, сопровождаемая огромной толпой друзей, художников, профессоров Академии и бывших однополчан покойного.
Над гробом никто не плакал, кроме старого денщика Коршунова, который потерял в умершем художнике не столько доброго барина, сколько человека, к которому он был привязан как к лучшему другу, с которым он жил душа в душу в продолжение более пятнадцати лет, которому он в продолжение этого времени более чем бескорыстно служил.
Но если над гробом слез никто не проливал, то каждый сознавал всю огромность понесенной потери, ибо Федотов был тогда единственным и первым представителем того национального направления в русской живописи, которое теперь, спустя сорок лет после его смерти, завоевало себе не только право гражданства, но стало единственно возможным и понятным для всех, кому только дороги судьбы русского искусства.
Федотов погребен на Смоленском кладбище, недалеко от большой церкви и в десяти шагах от могилы знаменитой русской артистки В. Н. Асенковой. Над его могилой стоит мраморный памятник, сооруженный на пожертвования его ближайших друзей и почитателей.
У Федотова после его смерти остались старик-отец и две сестры. Все трое жили в то время в городе Ростове, Ярославской губернии, и существовали, кроме скудного пенсиона старика-отца, на средства, добываемые одной из сестер, работавшей надзирательницей в богоугодном заведении. О том, что сталось с ними потом, мы никаких указаний не нашли.
Так жил и умер человек, про которого можно сказать, что он был живым олицетворением самого страшного, упорного труда, живым носителем правды и образцом для будущих русских художников. Он первый проторил для них ту дорогу, по которой так плавно и величаво, несмотря на множество препятствий, едет колесница русского национального искусства! И пусть пример Федотова, его горячее искание правды и новых путей для искусства вдохновляют и дальше ту плеяду прекрасных художников, которыми русское искусство и общество по справедливости могут и должны гордиться!
 |
Считаем нелишним привести сведения о том, где и у кого находятся картины Федотова:
в Московском публичном музее – «Сватовство майора», «Свежий кавалер, или Утро чиновника, получившего первый орден» и «Вдовушка» (копия);
у государя императора – «Бивак лейб-гвардии Павловского полка», «Бивак лейб-гвардии Гренадерского полка» (акварели) и картина масляными красками «Отставной воин, представляющий перед женой смотр войскам»;
в Михайловском дворце – «Возвращение великого князя Михаила Павловича в Красное село» (акварель);
у К. Т. Солдатенкова, в Москве – «Вдовушка» (оригинал);
у П. М. Третьякова, в Москве – «Вдовушка» (повторение);
у Г. И. Хлудова, в Москве – «Разборчивая невеста»;
у г-на Юзефовича – «Дворцовый гренадер в Финляндском полку».
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |