"Отто Бисмарк. Его жизнь и государственная деятельность" - читать интересную книгу автора (Сементковский Р. И.)

Глава V. Бисмарк – министр-президент

Биографы Бисмарка изображают его назначение на пост министра-президента приблизительно следующим образом. Своей парламентской деятельностью он обратил на себя внимание правительства, которое усмотрело в нем надежную опору; поэтому решено было воспользоваться им как одною из главных сил и подготовить его к будущей выдающейся роли, предоставив ему различные посты, которые позволили бы обстоятельно познакомиться со всеми пружинами прусской и общеевропейской политики. Вот почему он назначен был сперва посланником во Франкфурт, а потом и в Париж. Особенно же горячие сторонники Бисмарка утверждают, что план объединения Германии был у него готов чуть ли не тогда уже, когда он предавался бесконечным кутежам в померанском своем поместье, что он воспользовался своим назначением во Франкфурт для того, чтобы изучить приемы дипломатии, принял назначение в Петербург, чтобы подготовить Россию к соблюдению нейтралитета во время австро-прусской и франко-прусской войн, затем пост в Париже, чтобы одурачить Наполеона, и наконец, совершив все эти миссии, соблаговолил принять пост министра-президента для осуществления задуманного им грандиозного плана.

Все это – одна только легенда. Беспристрастное изучение фактов сразу разрушает это великолепное здание, воздвигнутое панегиристами Бисмарка. Во-первых, прусское правительство не могло действовать последовательно в этом отношении, потому что король Фридрих-Вильгельм IV отличался удивительной непоследовательностью в своих решениях и симпатиях: он склонялся то в пользу либеральных, то в пользу консервативных начал и в сущности относился с недоверием ко всем своим помощникам. Этот факт настолько известен, что на нем и останавливаться нечего. Во-вторых, нельзя упускать из виду, что в изучаемый нами период произошла перемена царствования: в 1857 году брат короля, принц Вильгельм, был назначен регентом, а в 1861 году король Фридрих-Вильгельм IV скончался. Это устраняет всякую мысль о строгой последовательности в выборе правительством сотрудников. На самом деле, как мы видели, деятельностью Бисмарка во Франкфурте остались в Берлине недовольны, поэтому-то и состоялось его перемещение из Франкфурта в Петербург. Но и отозвание его из Петербурга вовсе не было вызвано желанием дать ему возможность ближе присмотреться на месте к политике Франции. Напротив, он был вызван из Петербурга в Берлин прямо для того, чтобы занять пост министра-президента, и если это назначение не состоялось, то, как мы сейчас увидим, по вине самого же Бисмарка, окончательно уничтожающей легенду о необычайной его проницательности. Однако прежде, чем коснуться этого вопроса, мы должны уяснить себе, почему прусское правительство обратило именно в это время внимание на Бисмарка и проявило склонность назначить его на столь ответственный пост министра-президента.

С 1857 года государственными делами Пруссии фактически управлял будущий германский император Вильгельм I, который уже давно симпатизировал Бисмарку. Мы отметили уже, что тотчас по поступлении на службу Бисмарк был представлен тогдашнему принцу Вильгельму и был ему лично известен. Но более тесные отношения между ними установились в конце сороковых годов. Принц Вильгельм был решительным противником конституционного правления и так резко осуждал либеральные мероприятия своего брата, что во время мартовских дней толпа чуть было не разнесла его дворец, который уцелел, только благодаря находчивости некоторых студентов, изобразивших на нем крупными буквами слова: “Национальная собственность”. Ненависть к принцу Вильгельму была так сильна, что ему пришлось удалиться в Англию. В это именно время Бисмарк выступил со своими консервативными речами в соединенном ландтаге, и так как в этих речах почти буквально высказывались чувства и взгляды, которыми воодушевлен был сам принц Вильгельм, то между будущим германским императором и его канцлером установились чувства теплой симпатии. Эти чувства нашли себе пищу в эпизоде, которым сопровождалось возвращение принца Вильгельма в его отечество. Как только распространился слух, что он возвращается, Бисмарк начал составлять адреса в пользу бывшего изгнанника и собирать под ними подписи. Эти адреса были представлены принцу Вильгельму. Кроме того, Бисмарк обратился к нему лично с сочувственным письмом, в котором полностью выразил свои консервативные взгляды. Тут, конечно, со стороны Бисмарка была проявлена некоторая предусмотрительность, то есть он предвидел, что принц Вильгельм, вероятно, вступит на престол после смерти своего бездетного брата. Закон престолонаследия послужил ему твердым базисом для политической его проницательности. Однако принц Вильгельм хотя и сочувствовал Бисмарку, но относился к его деятельности с некоторым недоверием. Он был человек очень осторожный и расчетливый, а Бисмарк в то время этими качествами не отличался. Кроме того, принц Вильгельм, дав торжественно клятву, что он будет соблюдать конституционные принципы, решительно отказывался, формально по крайней мере, нарушить эту клятву, а Бисмарк склонен был применить к народному представительству ту тактику, которую он в прежнее время рекомендовал по отношению ко всем большим городам и которая доставила ему прозвище “разрушитель городов”. Напомним тут же кстати, потому что это необходимо для уяснения себе хода событий, что принц Вильгельм с юных лет всецело посвятил себя военному делу и необычайно любовно относился к увеличению военного могущества Пруссии. Если уже к концу пятидесятых годов прусская военная организация могла быть названа превосходной, то благодаря именно тому обстоятельству, что принц Вильгельм с необычайной старательностью довершил в этом отношении дело, начатое его предками. Успехи, им достигнутые в этом направлении, внушали ему уверенность, что прусская армия сумеет постоять за себя, когда настанет час положиться на военное счастье для доставления торжества политическим видам прусского правительства.

Взвесив все это, мы поймем, почему принц Вильгельм, когда он вступил на престол, с одной стороны, склонялся в пользу назначения Бисмарка на пост министра-президента, а с другой – как будто колебался приступить к этому решительному шагу. Политические убеждения Бисмарка были всем хорошо известны. С одной стороны, он стремился покончить с конституционным правлением, с другой – преисполнился ненавистью к Австрии и готов был тотчас же объявить ей войну. Кроме того, известно было, что Бисмарк отличается склонностью к решительным действиям, к смелому натиску. Все это делало его человеком опасным во многих отношениях, но в то же время при известных условиях и орудием, которым можно было воспользоваться с успехом. Эти обстоятельства как будто приближались. Принц Вильгельм в качестве регента старался еще энергичнее ускорить успехи прусской военной организации и требовал от народного представительства необходимых для этого сумм. Но народное представительство не доверяло принцу-регенту. Надежды на наступление новой эры скоро исчезли. С каждым днем все более выяснялось, что правительство придерживается политики, которая нисколько не соответствует ни настроению, ни стремлениям общества. Постоянные требования сумм на новые вооружения сильно смущали всех просвещенных людей. Войны в ближайшем будущем никто не ожидал, а между тем шли усиленные приготовления к войне; таким образом, возникало подозрение, что это увеличение боевой готовности направлено не против внешних, а против внутренних врагов, что собираются отменить столь недавно дарованную конституцию и в случае возникновения беспорядков подавить их силою оружия. Не таковы были намерения правительства, которое, как мы уже отметили, формально по крайней мере, твердо решилось не изменять государственного строя: принц-регент, впоследствии король Вильгельм I, хотел только воспользоваться достигнутым влиятельным положением, чтобы осуществить свою давнишнюю мечту, то есть доставить военной организации Пруссии вполне прочное основание. Но народные представители не доверяли правительству и настойчиво отказывали ему в военных кредитах. Возникал непримиримый конфликт между обществом и правительством. Последнее распускало одну палату за другой, но выборы оказывались для него все менее благоприятными. Надо было решиться на какой-нибудь более энергический шаг. Ни одно министерство не могло удержаться долго во власти: все они терпели крушение вследствие непримиримости требований государственной власти и народного представительства.

При таких-то обстоятельствах король Вильгельм вспомнил о Бисмарке, о той энергической поддержке, которую он оказал его брату против народного представительства. Был принят во внимание и настойчивый, упорный, решительный характер Бисмарка: дело кончилось тем, что его вызвали в начале 1862 года из Петербурга для переговоров. Бисмарк, конечно, достаточно присмотрелся к делам, чтобы понять трудности положения, и уяснил себе, что устранить неразрешимый внутренний конфликт можно, только устроив отвод накопившемуся чувству недовольства. Ненависть к Австрии в нем была, как мы видели, очень сильна, и при таких условиях он сообразил, как соображали многие вовсе не гениальные люди до него, что внешние усложнения могут, временно по крайней мере, устранить внутренний кризис. Заявляя о своей полной готовности принять пост министра-президента, он, однако, ставил условием, чтобы ему разрешено было в случае надобности немедленно пустить в ход реорганизованную прусскую армию. Это условие не было принято королем, который жил в уверенности, что все несогласия с Австрией разрешатся миролюбиво, и вместе со всей Германией ужасался при мысли о братоубийственной войне. Таким образом, мысль о назначении Бисмарка министром-президентом была оставлена, и он попал посланником в Париж. Состоялись новые выборы. Палата начала свою деятельность с того, что отвергла все испрашиваемые правительством военные кредиты. Примирение между правительством и палатой оказалось невозможным. Король Вильгельм счел это за личное оскорбление и только в этот момент с тяжелым сердцем решился выставить против народного представительства такого деятеля, как Бисмарк. Тот тем временем не только не изучал настроение французского правительства, не подготовлял его нейтралитета на случай никем не ожидавшейся войны, а проводил безмятежно дни в Трувиле и южной Франции. Тут он получил телеграмму, вызывавшую его в Берлин. Он выехал немедленно и, наученный опытом, согласился стать во главе министерства, не предлагая уже никаких условий, а просто подчиняясь воле короля. Назначение его исполняющим должность председателя министерства состоялось 11 (23) сентября 1862 года. Во всей Европе это назначение было понято в смысле решительного торжества консервативных начал. В самой же Германии влиятельная “Кельнская газета” писала: “Прусский народ знает, что г-н фон Бисмарк добивается внешних осложнений, а во внутренней государственной жизни хочет вызвать полный застой”. Орган немецких либералов, “Берлинская всеобщая газета”, дала своим читателям следующую характеристику нового министра-президента: “Начал он свою карьеру помещиком с очень умеренными политическими знаниями. В своих парламентских речах он выступил очень резко, небрежно, иногда грубо остроумно, но самостоятельных политических идей никогда не проявлял. Во Франкфурте он усвоил себе дипломатические приемы; в Петербурге и в Париже подслушивал тайны интригующих принцесс. Но с административной практикой он не знаком и нигде не имел случая присмотреться к работе государственного механизма”. Остальные менее солидные органы общественного мнения называли его “вечным буршем”, “хвастуном”, “юнкером”; общее же мнение либеральной печати сводилось к тому, что назначение Бисмарка равносильно государственному перевороту. Консервативные органы, в свою очередь, пришли в неописуемый восторг. Они верили, что всяким либеральным веяниям теперь надолго положен конец. Таким образом, вся германская печать единодушно признала назначение Бисмарка событием чисто внутреннего порядка. Лишь некоторые более дальновидные газеты выразили опасение, что это чисто внутреннее событие легко может повести к внешним усложнениям, потому что деятель закала Бисмарка не устрашится даже войны, чтобы сохранить за собой и своей партией господствующее положение.

Как бы то ни было, на первый раз произошло только крупное событие внутреннего порядка. Король Вильгельм I, устраняя всякую мысль о войне с Австрией, решил фактически пожертвовать конституционным режимом для доставления победы своей излюбленной мечте о полной и быстрой реорганизации прусской армии.

Кризис все обострялся. Сам Бисмарк и его товарищи по министерству подвергались таким сильным нападкам в палате, что король предложил им больше не являться в заседания. Таким образом, разрыв между правительством и обществом был уже полным. Палату снова пришлось распустить. Тогда началась усиленная агитация против Бисмарка в печати. Почти вся она, за немногими исключениями, высказывалась против Бисмарка. Но он и этим нисколько не смутился, а прибег к простому средству, то есть приостановил действие закона о печати и, подражая Наполеону III, установил систему предостережений и запрещений. Тогда многие города и отдельные группы населения стали обращаться к правительству с адресами, посылали в Берлин депутации, но ни король, ни Бисмарк их не принимали. Непопулярность Бисмарка была так велика, что по всей Германии распространялись фотографические карточки, на которых он изображался в самом непривлекательном или смешном виде.

Народное возбуждение достигло таких размеров, что все стали опасаться революции, и только благодаря случайному обстоятельству казавшаяся неминуемой беда, то есть повторение кровавых событий 1848 года, и притом в гораздо более опасных размерах, была предотвращена. Этим случайным событием послужила смерть датского короля Фридриха VII. Мы сейчас выясним, почему кончина этого короля могла отвлечь внимание от внутреннего кризиса, но сперва мы должны еще сделать общее замечание. Задача, которая была возложена на Бисмарка во внутренней политике, осталась неразрешенной: он действовал как диктатор, а не как ловкий политик, который умеет выпутываться из затруднительного положения. В короткое время он до того обострил внутренний кризис, что уладить его миролюбивым путем оказалось уже невозможным, и даже правительственные деятели со страхом думали о том, к чему приведет образ действий Бисмарка. Против него восстали не только общество, не только печать, не только палата, но и сын самого короля, принц Фридрих-Вильгельм, будущий император Фридрих III. Он случайно находился в Данциге, когда был издан закон, налагавший молчание на печать, и, отвечая на приветствие представителей города, сказал: “Я сожалею, что приехал в ваш город в минуту, когда обострился разлад между правительством и народом. Я поражен; я ничего не знал об этом законе, я был в отсутствии и не мог знать о предшествовавших ему совещаниях”. Этот протест против политики Бисмарка имел весьма печальные последствия для принца Фридриха. Ему чуть было не пришлось отказаться от своего сана и титулов и удалиться в частную жизнь. В решительную минуту сам король одумался, но с этих пор Бисмарк стал всячески отстранять кронпринца от участия в государственных делах.

Мы выяснили, до каких печальных результатов довела Пруссию политика Бисмарка, и теперь можем обратиться к тому случайному обстоятельству, которое спасло его от неминуемого поражения и доставило ему славу великого государственного человека. Отметим только еще, что в этот момент Бисмарк сам признавал свое дело проигранным. Он видел, что бурный натиск ни к чему не ведет, что сам король начинает сомневаться в избранном пути, в действенности тех средств борьбы, которые он пускал в ход по совету своего первого министра. В частной корреспонденции Бисмарка того времени мы находим письма, в которых встречаются такие фразы: “Король здоров, но окружен сетью интриг. Я желал бы, чтобы следствием этих интриг было образование другого министерства. Тогда я мог бы с почетом удалиться и спокойно жить в деревне... Теперешняя моя жизнь невыносима, и я признаю благодетелем всякого, кто старается свергнуть меня”.

Но вот умирает король Фридрих VII, и положение дел изменяется. “Тотчас после смерти датского короля, – рассказывал впоследствии Бисмарк, – я подумал о приобретении Шлезвига и Гольштинии”. Было назначено заседание государственного совета, чтобы обсудить вопрос, какого образа действий придерживаться ввиду этого события, и Бисмарк выступил с длиннейшей речью такого решительного содержания, что у слушателей возникло подозрение, не выпил ли он за завтраком лишнего. Так отзывается об этом инциденте сам Бисмарк. Не следует, однако, думать, что мысль о присоединении Шлезвига и Гольштинии принадлежит Бисмарку. Еще задолго до того, как он призван был управлять делами Пруссии, и раньше еще, чем он вообще примкнул к объединительным стремлениям немцев, вся Германия распевала знаменитый шлезвиг-гольштинский национальный гимн, в котором эти два герцогства признавались нераздельной частью немецкого отечества. Это была излюбленная песня всех немцев, воодушевлявшая их везде, где они только сходились, чтобы вместе провести время. Бисмарк не мог не знать об этом патриотическом настроении немцев, и в этот для себя тяжелый час он решил воспользоваться шлезвигским вопросом, чтобы отвлечь внимание общества от опасного внутреннего кризиса.

Посмотрим теперь, как он принялся за дело. Нечего пояснять, что этот вопрос находился в самой тесной связи с другим вопросом, – о лучшей организации германского союза, который, как известно, действовал весьма неудовлетворительно вследствие постоянного соперничества двух главных его участниц, Австрии и Пруссии. Однако Австрия после обрушившегося на нее бедствия в 1859 году, стоившего ей такой громадной провинции, как Ломбардия, сделалась очень сговорчива и охотно шла на уступки. По ее непосредственной инициативе задуман был план обновления германского союза в смысле нового решительного шага к объединению германских государств. С этой целью австрийский император разослал всем германским государям приглашение собраться на конгресс во Франкфурте и предупредил об этом короля Вильгельма, пользовавшегося тогда минеральными водами в Гаштейне. Но король, по совету Бисмарка, отклонил это приглашение. Конгресс состоялся, и все германские государи единогласно одобрили австрийский проект. Но так как Пруссия на конгресс не явилась, то он, понятно, утратил всякое значение. Таким образом, делу дальнейшего объединения Германии был нанесен новый удар самой Пруссией. И вот возникает шлезвиг-гольштинский вопрос. Дания, пользуясь острым внутренним кризисом, вспыхнувшим в Пруссии вследствие непримиримой политики Бисмарка, решается на смелый шаг: она распространяет свое общее государственное устройство на Шлезвиг, то есть, проще говоря, присоединяет эту провинцию к своим владениям. Это был шаг очень неосторожный, ибо он вызвал взрыв негодования во всех германских государствах. Немцы мечтали о присоединении Шлезвига к германскому союзу, и вдруг Дания отвечает им таким вызовом. По предложению Пруссии и Австрии Франкфуртское собрание немедленно распорядилось о занятии герцогства войсками, и туда направлены были по шеститысячному отряду от Ганновера и Саксонии, а принц Аугустенбургский, который всеми признавался после смерти Фридриха VII законным наследником герцогства, поселился в Киле. Он действительно и был законным наследником, потому что Пруссия и Австрия соглашались признавать короля Христиана герцогом только в случае, если Шлезвиг не будет присоединен Данией к ее владениям. Устрашенный решительностью германских государей, датский король велел своим войскам отступить, и никаких военных действий не последовало. Но это не входило в расчеты Бисмарка. Всякое проявление единодушия и энергии со стороны германского союза его раздражало, так как он поставил себе целью убедить немцев, что без Пруссии они ничего не достигнут. И вот Бисмарк решается действовать помимо союза. Он, собственно, хотел немедленно занять Шлезвиг прусскими войсками, но его удерживало соображение, что такой шаг, нарушавший все права, встретит отпор не только со стороны других германских государств, но и со стороны великих держав. Вследствие этого он прибегает к уловке, то есть предлагает Австрии совместно занять герцогство, и Австрия имеет неосторожность согласиться на это. Весь германский союз: правительства, палаты, народные собрания, с негодованием отвергли этот своевольный шаг Пруссии и Австрии, признавая его явным нарушением не только прав отдельных германских государств, но и международного права. Получилось такое странное явление, что громадное большинство германского народа оказывалось на стороне Дании, в сущности смирившейся пред требованием Германии. Нечего пояснять, что это настроение германского народа делает честь его чувству справедливости. Но Бисмарк не обратил никакого внимания на сыпавшиеся со всех сторон протесты. Он был уверен, что ни Россия, ни Франция не вмешаются в это дело. Тем временем прусская палата решительно восстала против нападения на Данию и отказала правительству подавляющим большинством – 275 против 51 голоса в военном кредите; но все это в совокупности только поощрило Бисмарка совершить чисто разбойническое нападение на Данию и украсить прусскую армию такими сомнительными лаврами, какие она стяжала на пресловутых дюппельских окопах.

Дания, подвергшись нападению со стороны двух таких государств, как Пруссия и Австрия, была разбита и вынуждена немедленно отказаться от герцогств. Любопытно, однако, что к мирным переговорам не были уже допущены представители других германских государств и что датский король отказался от своих прав на герцогство не в пользу германского союза, а в пользу Пруссии и Австрии. Впрочем, на это обстоятельство не было обращено особенного внимания, так как никто не сомневался, что Пруссия и Австрия откажутся от своих прав в пользу законного государя герцогств, принца Аугустенбургского. Так действительно понял дело император австрийский, но не так понимал его Бисмарк. Все германские государства, не исключая и Австрии, стояли на стороне права, но Бисмарк признавал своим руководящим принципом только силу. Вся Германия единодушно высказывалась за принца Аугустенбургского; Бисмарк же заявлял в палате, что, может быть, и Пруссия признает его права, но только в том случае, если он согласится на поставленные ему условия; а условия эти заключались в том, чтобы он принял на себя роль простого исполнителя приказаний Бисмарка. Принц Аугустенбургский при свидании с Бисмарком совершенно резонно заметил, что надо созвать сперва народных представителей в герцогствах, и выразил свое удивление, что Пруссия ставит условия, так как дело могло обойтись и без ее вмешательства. Тогда Бисмарк круто прервал всякие переговоры. За принца Аугустенбургского вступилась и Австрия, и все другие германские государства; за него высказался и союзный совет. Но Бисмарк хотел вести политику на собственную руку и никакого внимания на все представления не обращал. Прусский ландтаг взял также сторону принца Аугустенбургского. Прения приняли такой бурный характер, что Вирхов публично назвал Бисмарка лжецом. Тот ответил ему по студенческой своей привычке вызовом на дуэль. Дело уладилось, но ландтаг, при восторженном одобрении всей страны, признал образ действий Бисмарка незаконным, противоречащим всем договорам и праву. Последовало, по обыкновению, закрытие ландтага. В Шлезвиге и Гольштинии население громко требовало созыва народных представителей и решительно высказывалось за законного своего государя, герцога Фридриха. На это заявление народной воли Бисмарк отвечал угрозой, что он сумеет подавить революцию.

Австрия тем временем проявляла необычайную уступчивость. Она всячески старалась кончить дело миролюбиво и встречала предупредительность со стороны короля Вильгельма, очевидно все еще страшившегося ответственности за братоубийственную войну, хотя он уже в значительной степени был поколеблен советами Бисмарка, хорошо сознававшего, что в случае мирного соглашения с Австрией его политическая роль кончена. Поэтому он убеждал короля, что внутренний враг страшнее внешнего, и опирался на заявления военного ведомства, которое уже к 1856 году, как упоминал об этом впоследствии сам Бисмарк, признавало прусскую армию вполне подготовленной к войне. Однако миролюбивые стремления обоих государей взяли верх и между ними состоялось в Гаштейне соглашение, в силу которого Шлезвиг достался Пруссии, а Гольштиния – Австрии. Конфликт считался окончательно улаженным, так что Бисмарк был даже награжден графским достоинством, что служит явным доказательством тогдашнего миролюбивого настроения короля Вильгельма – иначе, конечно, он не пожаловал бы Бисмарка таким высоким отличием.

Таким образом, вопрос мог, по крайней мере временно, считаться решенным, но тем не менее общественное мнение не успокаивалось. Не так представляли себе немцы исход дела. Самые элементарные правила справедливости были нарушены: принца Аугустенбургского к занятию престола не допускали, герцогства превратились не в достояние общего германского отечества, а, так сказать, в частное владение Пруссии и Австрии. С австрийским владычеством местное население еще мирилось; но Пруссия вела себя как победительница, и Бисмарк не скрывал своего намерения окончательно присоединить Шлезвиг к прусскому королевству. Поэтому агитация в герцогствах все усиливалась. Шлезвигский наместник Мантейфель подавлял ее железной рукой; австрийский же наместник Габленц придерживался другой политики и предоставлял населению сравнительную свободу, или, как выражался Бисмарк, не противодействовал “революционным” проискам. Как можно было предвидеть, между Австрией и Пруссией снова произошло охлаждение, которое быстро приобрело характер явной враждебности. С той и другой стороны началось усиленное вооружение. Это вооружение, эти приготовительные действия к братоубийственной войне сильно смущали общественное мнение. Со всех сторон поступали адреса с просьбой не нарушать мира и уволить министерство Бисмарка, которое признавалось главным виновником угрожавшей Германии опасности. Эти адреса были составлены в весьма резких выражениях, в них братоубийственная война называлась изменой отечеству и провозглашалось проклятие ее виновнику. Но не только во всей стране, даже в среде самого правительства восставали против этой войны; члены королевской семьи ей не сочувствовали, и иностранные дворы вступались за дело мира. Общий голос обвинял Бисмарка. Все были уверены, что, если война возгорится, то по его почину, и все считали войну недостойной и несправедливой, потому что право, как мы выяснили, было всецело на стороне Австрии: она не принимала ни одного решения, не подвергнув дело предварительному обсуждению союзного совета, который вместе со всей страной допускал один только справедливый исход, а именно водворение принца Аугустенбургского на престол соединенных герцогств и подчинение их не Пруссии или Австрии, а германскому союзу.

Общая ненависть к Бисмарку приняла такие размеры, что нашелся молодой человек, который решил силой избавить от него Германию. На расстоянии нескольких шагов, а затем и в упор он пять раз выстрелил из револьвера в Бисмарка. Но ни одна пуля не причинила ему сколько-нибудь существенного вреда. В этом факте Бисмарк усмотрел руку Провидения, спасшего его от почти неминуемой смерти. Особенно же сильно это покушение подействовало на религиозное чувство короля. Почти тотчас же палата была распущена, последовало распоряжение о мобилизации новых корпусов, и генералу Мантейфелю ведено было вступить в Гольштинию, чтобы оградить верховные права прусского королевства. Этот шаг, нарушавший все договоры, был равносилен объявлению Австрии войны – при таких обстоятельствах, которые уже не допускали никакого сомнения, на кого падает ответственность за братоубийство.

Итак, Бисмарк достиг своей цели. Всем известно, что война кончилась блестящей победой Пруссии, но, по признанию даже наиболее сочувствующих Бисмарку биографов его, война была очень рискованным шагом: объявляя ее, Бисмарк ставил на карту все. Допустим, однако, хотя это и противоречит историческим фактам, что эта война была неизбежна, – спрашивается, в чем проявилось дипломатическое искусство Бисмарка или его государственные способности, то есть сделал ли он все, что при данных обстоятельствах предписывалось благоразумием или политической проницательностью для того, чтобы обеспечить за собой успех? Прежде всего возникает вопрос: мог ли Бисмарк быть уверен в подготовленности прусской армии к успешной войне? На это он сам неоднократно отвечал в своих парламентских речах, доказывая, что в обсуждении военных вопросов могут быть компетентны только военные люди. Следовательно, тут Бисмарку приходилось всецело положиться на мнение военных людей. Прусские генералы признавали свои войска вполне подготовленными, но и австрийские генералы придерживались относительно своих войск того же мнения. Следовательно, ошибка была возможна, и в случае поражения пруссаков образ действий Бисмарка представился бы таким же преступным и легкомысленным поступком, каким было впоследствии заявление французских государственных людей, провозгласивших перед франко-прусской войной, что мы-де “архиготовы”. Но прусское военное ведомство не ошиблось. Можно ли это, однако, считать заслугой Бисмарка? Прусская армия оказалась готовой к войне или по крайней мере одержала блестящую победу. Усилия прусских королей не пропали даром. Вековая их работа над усовершенствованием прусской военной организации увенчалась успехом, несмотря на целый ряд неблагоприятных условий, созданных Бисмарком. Бисмарк – не Фридрих II, не Наполеон I, которые одновременно были и великими государственными людьми, и великими полководцами, умевшими вдохновлять и народ, и армию во время войны. Поэтому на долю Бисмарка выпала сравнительно скромная роль. Решив, что в военном отношении момент благоприятен для объявления войны, он должен был позаботиться о том, чтобы воодушевить германский народ, то есть указать ему великую цель, достойную бесчисленных жертв и освящавшую братоубийство. Указывал ли Бисмарк на такую цель? Мы видели, что кроме грубого попрания прав германского союза, кроме нарушения установленных договоров, кроме насильственного захвата чужих земель, он ничего не придумал и восстановил против себя всю Германию. В своих парламентских речах он ни разу не обратился к чувству немцев, не сделал ни одного указания, что он борется за национальное объединение, эту заветную мечту всего германского народа; он постоянно толковал только о том, что Пруссия никому не подчинится, что ей дела нет до каких-то сомнительных прав, что она опирается на надежную силу, и, произнося такие речи, противодействовал всем мирным попыткам добиться сплочения Германии. В результате получилось то, что весь германский народ, не исключая и прусского, был против Бисмарка, против тех целей, которые он провозглашал – и с этой стороны о воодушевленном, самоотверженном служении отечеству не могло быть и речи. Бисмарк сделал все, что было в его силах, чтобы охладить пыл прусского народа в борьбе с Австрией, не говоря уже о том, что он отшатнул от себя все германские государства, дружно сплотившиеся под знаменами Австрии. Таким образом, ни в коем случае нельзя утверждать, что Бисмарк в этой сфере проявил выдающиеся государственные способности.

Посмотрим теперь, проявил ли он особую гениальность в другом направлении, то есть в чисто дипломатическом. Мы видели уже, что его назначение посланником в Петербург состоялось вследствие вызывающего образа действий по отношению к Австрии: его во что бы то ни стало надо было удалить из Франкфурта. Равным образом и его назначение посланником в Париж было вызвано вовсе не тонкими дипломатическими соображениями, а простым желанием предоставить ему какой-нибудь соответственный пост ввиду преждевременности воинственных осложнений, которых он добивался в случае занятия поста министра-президента. Отношения с Россией были во время его нахождения в Петербурге прекрасны, так как Россия имела основание быть недовольной и Австрией, и Францией. Следовательно, подготовлять ее к соблюдению нейтралитета на случай войны не было никакой надобности: Россия от всей души могла приветствовать поражение Австрии и Франции ввиду недавних ее счетов с этими двумя государствами в восточном вопросе. Кроме того, и эра наступивших в России крупных реформ обеспечивала Пруссию против всякой агрессивной политики со стороны России. Как на ловкий ход со стороны Бисмарка указывают только на положение, занятое им во время польского восстания. Германское общественное мнение, особенно крайние его элементы, действительно требовали, чтобы Пруссия присоединилась к манифестации западных держав, направленной к поощрению восстания; но Бисмарк воздержался от этого и, напротив, заключил с Россией конвенцию, в силу которой русским и прусским войскам взаимно облегчена была поимка инсургентов и подавление восстания. Но усматривать в этом обстоятельстве какой-нибудь ловкий дипломатический ход нет никакого основания. Сама Пруссия насчитывает среди своих подданных немало поляков, и в случае успеха восстания брожение легко могло перейти на прусскую территорию. Кроме того, и строго консервативные начала, которых придерживался Бисмарк, побуждали его в данном случае принять сторону России против инсуррекционного правительства. Таким образом, дело объясняется весьма просто, и требуется много предвзятости, чтобы усматривать в чисто отрицательной поддержке, оказанной тогда Пруссией России, доказательство особенных дипломатических способностей Бисмарка. Всякий другой государственный человек, поставленный на его месте, поступил бы точно так же.

Какова же была его политика по отношению к Франции или, точнее говоря, каковы были его личные отношения к Наполеону III? Всем известно, что император французов всячески старался поддерживать дружбу с Пруссией. К этому его побуждали многообразные и очень важные соображения. Пруссия тогда еще была между великими державами государством сравнительно второстепенным; главную же роль играли Россия и Австрия. С обеими этими державами Наполеон свел уже счеты, и притом весьма успешно. Севастополь, Сольферино, Маджента доставили внешний блеск его царствованию, но в то же время создали ему в Европе опасных врагов. Поэтому он искал союзников и искал тем усерднее, чем более забывались достигнутые успехи и чем резче выступали неудачи во внутренней, а отчасти и во внешней политике. Мексиканская трясина поглощала много жертв людьми и деньгами и усиливала ряды внутренних врагов, которых у Наполеона III было очень много и которые сильно колебали его престол. Надо было его упрочить, а это трудно было сделать при том направлении, которое приняла политика императора французов, иначе, чем блеском военных побед или территориальными приращениями. Наполеон постоянно домогался этой цели. Пруссия принадлежала к числу государств, преследовавших честолюбивые планы и старавшихся, подобно Франции, отвлечь внимание народа от назойливых внутренних вопросов. Таким образом, сближение между Пруссией и Францией казалось вполне достижимым, и Бисмарк при нередких своих встречах с Наполеоном беспрестанно поддерживал в нем мысль, что успехи Пруссии будут совпадать с успехами Франции. Особенно сильно он стал поддерживать Наполеона в этой мысли с тех пор, как начались его раздоры с австрийской дипломатией, а когда распря с Австрией достигла крайнего напряжения, он стал уже явно ухаживать за Наполеоном и, например, тотчас после Гаштейнской конвенции поспешил к нему в Биарицу с докладом и с новыми обещаниями.

Цель, которую преследовал в этом деле Бисмарк, ясна: он опасался вмешательства Франции в случае, если Пруссия объявит Австрии войну. Чтобы предупредить это, он постоянно давал Наполеону разные обещания относительно территориальных приобретений, которых тот добивался, и этим путем склонил его не только к соблюдению нейтралитета, но даже и к более решительным действиям. Так, только благодаря согласию Франции, Италия вступила в союз с Пруссией и таким образом повлияла на исход войны: если бы значительная часть австрийских войск не была отвлечена Италией, то Пруссии, конечно, было бы очень трудно рассчитывать на успех, а между тем король Виктор-Эммануил, обязанный Франции всем, без ее согласия никогда не решился бы объявить Австрии войну. Таким образом, все зависело от Франции (в этом сознался впоследствии сам Бисмарк), и она оказала Пруссии громадную услугу, взамен которой вполне была вправе рассчитывать на содействие последней. Действительно, Бисмарк всячески поддерживал Наполеона в этой мысли. Но вслед за разгромом Австрии Наполеон неоднократно повторял фразу: “Бисмарк меня самым наглым образом обманул”. Значит, Бисмарк не сдержал своего обещания. Правда, сам Наполеон не отличался разборчивостью в средствах борьбы, и с нравственной точки зрения его дипломатические приемы далеко не могут быть одобрены. Но тем не менее вряд ли можно привести факт, чтобы Наполеон в дипломатической сфере отказался бесцеремонно от исполнения только что данного обещания. Между тем Бисмарк поступал именно так. Он собственные обещания не ставил ни в грош и готов был на другой же день, если это ему казалось выгодным, отречься от них. Он поддерживал Наполеона в убеждении, что за свой нейтралитет он будет Пруссией щедро вознагражден, но, как только достиг своей цели, грубо отказался от всяких переговоров по данному вопросу. Таким образом, в недостатке честности Бисмарк далеко превзошел Наполеона, и благо бы этот недостойный образ действий обеспечил интересы его отечества, предохранял бы его от новой кровопролитной войны! Но, как мы знаем, тактика Бисмарка, наоборот, именно привела к войне, еще более опасной для Пруссии, и если война эта кончилась благополучно, то в этом никак нельзя усмотреть заслуги Бисмарка, а исключительно опять-таки только заслугу организаторов прусских военных сил.

Остановимся, однако, пока лишь на прямых последствиях австро-прусской войны. И тут уже неверная тактика Бисмарка привела к тому, что плоды прусских побед были сильно урезаны. Пруссии пришлось заключить мир с Австрией при посредстве Франции. А последняя “преисполнилась патриотических опасений ввиду невероятного и неожиданного события”, то есть разгрома Австрии. Если она до сих пор относилась недоброжелательно к империи Габсбургов, то после Кениггреца Наполеон решительно встал на ее сторону, озабоченный успехами Пруссии. Вследствие этого Бисмарку пришлось сильно ограничить свои требования. Объединение всей Германии под главенством Пруссии не могло состояться. Пришлось довольствоваться северогерманским союзом. Линия Майна, разделявшая северную и южную Германию, осталась в силе. Против присоединения Саксонии к прусским владениям Наполеон вместе с Австрией восстали так решительно, что от этой мысли пришлось совершенно отказаться; равным образом пришлось оставить и всякую мысль о присоединении каких-либо частей австрийской территории и довольствоваться самою ничтожной военной контрибуцией. Впоследствии эти столь недостаточные плоды прусских побед опять были истолкованы в пользу гениальных способностей и проницательности Бисмарка: он-де предвидел, что Австрия ему со временем понадобится, и поэтому не желал ее обидеть. Но и это одна только легенда. Главные основания мирных условий были предначертаны из Парижа, и если Бисмарк на них согласился, то только потому, что он опасался вооруженного вмешательства Франции. Там же, где он мог действовать, не опасаясь вмешательства этого государства, он проявил невероятную бесцеремонность, хватая все, что только мог. Присоединение Ганновера, курфюршества Гессенского, герцогства Нассауского было явным актом насилия, ибо на стороне Австрии боролись и остальные германские государства. Следовательно, Пруссия могла бы на том же основании присоединить к своим владениям и Баден, и Вюртемберг, и Баварию, и если она этого не сделала, если она с тяжелым сердцем отказалась от присоединения Саксонии, то только потому, что сил у нее не хватало. Доказывал же сам Бисмарк, что без Саксонии Пруссия никак обойтись не может. Но тут его аппетит был решительно умерен Наполеоном, который в то же время приостановил дальнейшее движение прусских победоносных войск на Вену. В общем же получился такой результат, что, вместо объединенной Германии с восьмидесятимиллионным населением возник только северогерманский союз, отделенный от южной Германии (сохранившей в международном отношении полную самостоятельность) пресловутой линией Майна. Австрия была окончательно исключена из германского союза, то есть последний лишился ее содействия в случае внешнего нападения на Германию. При таких обстоятельствах совершенно очевидно, что выиграла в сущности не Германия, а Пруссия, что Бисмарк действовал не в пользу осуществления мечты немцев, а исключительно в пользу династии Гогенцоллернов.

Само собою разумеется, что, хотя Бисмарк и находился в свите короля Вильгельма, парадируя в мундире майора ландвера, но на военные действия не оказывал никакого влияния. Мы должны, однако, указать на один эпизод этой войны. В самый решительный ее момент, то есть во время битвы при Кениггреце, король Вильгельм лично наблюдал за ходом сражения, и можно было опасаться, что военное счастье изменит пруссакам. Австрийцы количественно преобладали; еще час, другой – и пруссакам пришлось бы отступить, если не обратиться в бегство. Момент был критический: сам Бисмарк рассказывал, что он решил в случае поражения немедленно искать смерти в бою. Если бы не подоспела армия наследного принца, пруссаки были бы смяты. Бисмарк следил за ходом дела в подзорную трубу и первый заметил на горизонте какие-то черные линии. Он указал на них другим, но общим голосом был признано, что это – борозды вспаханного поля. “Почему же они то уменьшаются, то увеличиваются?” – спросил Бисмарк. Действительно, это был армия кронпринца Фридриха-Вильгельма. Благодаря распорядительности своего молодого полководца и необычайной выносливости солдат, она подоспела вовремя. В сапогах с отвалившимися подошвами, голодные, солдаты ринулись в бой, и сражение было выиграно. Вот от каких случайностей или вот от каких заслуг зависел исход войны, затеянной Бисмарком.

После заключения мира с Австрией внутреннее устройство северогерманского союза не представляло уже никаких трудностей. Созван был учредительный рейхстаг, который одобрил составленную союзными правительствами конституцию, причем, конечно, всякая мысль об ответственном министерстве была немедленно устранена. Одобренная ландтагами конституция вступила в силу 10 июня (1 июля) 1867 года, а 2 (11) июля граф Бисмарк был назначен союзным канцлером.