"Уильям Юарт Гладстон. Его жизнь и политическая деятельность" - читать интересную книгу автора (Каменский Андрей Васильевич)

Глава XI. Русско-турецкая война и второе министерство Гладстона

Еще в 1875 году Турция напрасно старалась подавить восстание в Боснии и Герцеговине. В 1876 году Сербия и Черногория начали открыто готовиться к войне, между тем как у Турции ко всем этим внешним затруднениям присоединились и внутренние: она была на краю совершенного банкротства; в Константинополе открыли несколько заговоров и, наконец, султан покончил жизнь самоубийством. При этих-то обстоятельствах появляются признаки восстания в Болгарии. Турки поняли, что им грозит серьезная опасность, и приняли крайние меры, послав усмирять болгар отчаянных башибузуков, которые наделали там ужасных жестокостей: выжгли до шестидесяти деревень, избили до двенадцати тысяч людей, не щадя ни пола, ни возраста, – и все ради наведения панического страха на всю страну. Но вышло совсем иначе.

В английские газеты летом 1876 года проник слух о зверствах башибузуков и избиении христиан турками. В парламенте был сделан запрос об этих фактах, но Дизраэли отговорился сначала незнанием, потом недостатком времени и плоскими шутками вроде того, что сажание на кол на Востоке вовсе не считается жестокостью, и тому подобными. Тогда в среде либеральной партии появились недовольные медлительностью и апатией маркиза Гартингтона, стоявшего тогда во главе ее. А между тем парламент в августе разошелся, причем Дизраэли получил титул графа Биконсфилдского.

Гладстон не мог дольше оставаться спокойным. В сентябре он выпустил свою брошюру “Болгарские ужасы и восточный вопрос”, в которой устанавливал правильный взгляд на это дело, доказывая, что Англия должна не поддерживать и прикрывать турок в их притеснении христиан, а заступиться за подавленные народы Балканского полуострова и сделать это в согласии с Россией и другими державами, что в противном случае Россия исполнит свою миссию одна и приобретет огромное нравственное влияние среди балканских славян. Защита слабых народностей и действия в согласии с другими державами и тут оставались краеугольными камнями политики Гладстона.

Но как ни быстро расходилась изданная брошюра, Гладстон ею не ограничился, он принялся за агитацию со всей силой своего пылкого темперамента: собирал митинги, писал статьи, буквально наводнял газеты своими письмами, рассылал сотни почтовых карт почти каждый день – и имел огромный успех. В это время английское правительство отказалось пристать к решениям Берлинской конференции русского, германского и австрийского кабинетов, а вместо того послало свой флот в Безикскую бухту; его константинопольский посланник отказался принимать меры против болгарских жестокостей, а специально наряженная комиссия представила, очевидно, недобросовестный и пристрастный отчет. Все это дало в руки Гладстона обильный материал, чтобы сделать из Балканского полуострова то, чем ему когда-то послужили неаполитанские тюрьмы. Вообще можно сказать, что ни в какой другой период своей деятельности Гладстон не был более популярен среди своих поклонников и менее терпим среди своих противников: одни считали его спасителем страны, ездили к нему на поклонение, считали всякое его слово законом, тогда как другие били окна в его доме, рычали на него в парламенте и осмеивали в печати. Что же касается его самого, то он едва ли когда-нибудь был более верен самому себе, делал меньше уступок общественному мнению и времени – и несмотря на это, побеждал; его дело росло, число друзей увеличивалось.

Все, кого турецкие жестокости возмущали (а они возмущали не одних политических соратников Гладстона), становились на его сторону. Но далеко не все они были свободны от недоверия к России. В наступательном движении русских войск в Средней Азии, в посылке волонтеров в Сербию, даже в самом болгарском восстании, вызвавшем турецкие жестокости, английское общество склонно было видеть русскую интригу. Все это заставляло его невольно ставить вопрос не так, как ставил его Гладстон – “угнетенные народы или Турция”, – а так, как ставили его тогдашние шовинисты, консерваторы, Дизраэли и его друзья – то есть “Россия или Турция”.

Вот почему, пока борьба происходила между Сербией и Турцией, общество было против последней, против своего правительства и за Гладстона. Но как только после отказа Турции принять протокол Лондонской конференции, требовавшей от нее обязательств провести реформы и прекратить преследование христиан, Россия сама объявила войну Турции, – все эти люди оставили Гладстона и перешли на сторону правительства, считая своей патриотической обязанностью поддерживать его в критические минуты и стараясь удержать от вмешательства в войну. Вот почему, несмотря на все усилия, Гладстону в это время не удалось провести в парламенте своих резолюций, требовавших от правительства не заступничества, а давления на Турцию. Но зато несомненно, что война между Англией и Россией была отвращена в значительной степени благодаря его неутомимой агитации в прессе, в обществе, в народе и в парламенте против такого оборота дел. Всем известно, что стоил русскому народу переход через Балканы и как близка была Россия после Сан-Стефанского мира к новой войне с Англией. Во время войны Гладстон всегда и везде говорил, что поражение русских было бы несчастьем для всей Европы; а по окончании ее он утверждал, что война Англии с Россией бесцельна, и если она поведет к восстановлению Турции, то это будет таким же, если не большим, несчастьем.

Наконец, когда лорд Биконсфилд и маркиз Солсбери с триумфом возвратились с Берлинского конгресса и объявили, что они привезли “мир с честью”, Гладстон опроверг вторую часть этого заявления, разоблачив все нечистые проделки уполномоченных министров с Турцией, Грецией и даже Россией, и вообще продолжал постоянно протестовать против шовинистской политики правительства, так что когда настали выборы 1880 года, то внешняя политика Дизраэли составляла их программу. Шовинистически направленной была и Афганская война, навязанная стране, едва сумевшей избежать войны с Россией.

Выборы 1880 года были одними из самых бурных. Несмотря на усилия прежнего правительства выдвинуть на первый план ирландские неурядицы, которые требовали немедленного внимания нового кабинета, избиратели не хотели ни о чем больше слышать, кроме недавней войны и участия в ней Англии. Гладстон на этот раз выдвинул свою кандидатуру уже не в Гринвиче, а в Мидлотиане, в Шотландии, где его встречали с энтузиазмом. Его поездка туда и невероятное число митингов, на которых он произносил свои пламенные речи, составляли чуть не одну сплошную триумфальную процессию. Ему пришлось заново пересмотреть весь восточный вопрос и затем снова и снова доказывать всю нелепость положения, занятого Англией, и всю ненужность этих войн. В результате он был избран не только в Шотландии, но и в Лидсе – без его личного присутствия: вместо отца там удовольствовались сыном Гладстона, Гербертом. Вообще же выборы дали либеральной партии огромное большинство в палате, и никто не сомневался, что главным виновником этой победы был Гладстон. По той же причине ему было поручено и составление нового кабинета, в который вошли наряду с умеренными вигами в лице Гартингтона, Аргайля и других радикалы – Брайт, Дильк и Чемберлен. Радикалы впервые были представлены в таком большом количестве.

Перед кабинетом стояли две важные задачи: помочь Ирландии и успокоить ее и разрешить затруднения на Балканском полуострове. В Ирландии уже с 1879 года происходило сильное брожение: вследствие ряда неурожайных лет крестьянство до того обеднело, что оказалось не в состоянии платить вовремя свои ренты. Тогда начались огульные изгнания мелких арендаторов с помещичьих земель. Целые тысячи семейств оставались не только без куска хлеба, но и без крова. Началась агитация; Девитом и Парнелем была основана Земельная лига. Тогда еще консервативное правительство хотело было запугать это движение, но лишь раздуло его. И вот теперь Гладстону приходилось стать между Ирландией и парламентом и добиться от последнего мер, которые удовлетворяли бы первую. Задача, как доказали последствия, почти неразрешимая. Через несколько месяцев после принятия полномочий новое правительство предложило, во-первых, расширить в Ирландии государственную благотворительность, а во-вторых, ограничить власть землевладельцев изгонять за неплатеж ренты. Первая мера прошла, а вторую меру лорды не пропустили. В ответ на это агитация в Ирландии усилилась: лидеры движения призывали не платить ренту совсем. А когда правительство усилило полицию и увеличило количество войск для исполнения закона при взысканиях и изгнаниях, начали практиковать так называемое бойкотирование, то есть полное отмежевание от того, кто не поддерживает Лиги и не подчиняется ее распоряжениям. Гладстон в это время заболел и должен был уехать на море. В 1881 году решено было провести новый поземельный закон, который существенно улучшил бы положение ирландских крестьян. Но и сам Гладстон, и министр Ирландии Форстер задались целью предварительно восстановить в Ирландии порядок, для чего нужно было провести специальный закон, наделяющий администрацию особой властью и лишающий страну свободы. Такой мерой успех будущего поземельного акта был уже заранее поколеблен, потому что этот закон вызвал только всеобщее раздражение и никого не устрашил; все самые лучшие и влиятельные люди Ирландии таким образом отдавались на произвол полиции, и, естественно, это восстанавливало их против английской власти. Поэтому ирландские члены парламента решили сопротивляться проведению нового закона всеми силами. И точно, одно заседание по поводу его длилось двадцать три часа, а другое – двое суток и еще полдня, прежде чем билль сделался законом. Появившийся же, наконец, 7 апреля 1881 года и принятый парламентом 22 августа того же года Поземельный акт состоял в том, что учреждалась особая поземельная комиссия, имевшая власть назначать справедливые ренты на пятнадцать лет, а также помогать крестьянам приобретать арендуемую землю в собственность деньгами. Но положение Ирландии было не таково, чтобы можно было примириться на этой полумере; ирландские члены отказались признать ее достаточной и продолжали агитацию. Тогда Форстер запретил Поземельную лигу, причем арестовал ее президента Парнеля и главных вождей движения. Настал период мрачного озлобления, чего Гладстон не мог долго выносить, и в мае 1882 года было объявлено, что Форстер выходит в отставку, а Парнель и большая часть его друзей освобождаются из тюрьмы. На место же Форстера назначался личный друг Гладстона и брат маркиза Гартингтона – Фридрих Кавендиш. Тогда заговорили, что Гладстон сам намерен управлять Ирландией, потому что Кавендиш – хороший и образованный человек – не имел никакой административной практики. Но не прошло и недели, как вся Англия была потрясена трагическим известием, что новый наместник Ирландии вместе со своим постоянным секретарем были убиты среди белого дня в Дублинском парке замаскированными людьми. После оказалось, что Кавендиша убили только потому, что он защищал своего спутника, против которого, собственно, и был направлен удар. Опять потребовался специальный закон, устанавливающий почти военное положение, а вслед за ним опять некоторая скидка недоимок беднейшим арендаторам. И только спустя несколько месяцев положение Ирландии немного улучшилось, и там началось более спокойное движение в пользу гомруля, или местного парламента.

Кроме этих довольно неудачных мер ирландского законодательства, в начале 1883 года был проведен после долгой борьбы с лордами важный закон о распространении избирательного права на домохозяев не только в городах, но и в деревнях, что создавало до двух миллионов новых избирателей и чем, по словам самого Гладстона, численное большинство избирателей Великобритании впервые перемещалось на рабочий класс и демократия приобретала в Англии действительный перевес. А во-вторых, был учрежден Лондонский муниципальный совет вместо давно уже отживших свой век корпораций Сити.

Во внешней политике этого периода Гладстону принадлежит честь мирного довершения решений Берлинского конгресса при помощи международной морской демонстрации в Адриатическом море, принудившей Турцию отдать Черногории Дульчиньо, aГреции – часть ее естественных владений. Не так успешны были другие военные предприятия этого кабинета – в Южной Африке с бурами, а в Египте – с народными движениями и их вождями, Араби и Магди. В первом случае английские войска были трижды разбиты и заслужили себе далеко не доблестную славу у воинственных голландцев. Во втором же, руководствуясь опять-таки очень растяжимым правилом защищать народ от деспотизма его собственных вождей, Гладстон был вовлечен в бедственный и неудачный поход в суданские пустыни для освобождения генерала Гордона из Хартума. Оба предприятия опять много повредили популярности его кабинета и привели его к отставке в 1885 году. При этом королева предложила Гладстону графский титул, но он, не собираясь еще на покой в палату лордов, от этой чести благоразумно отказался: хотя при последовавших затем выборах либеральная партия и осталась в меньшинстве, но положение ее было настолько влиятельно, что при первом же обещании Гладстона ирландцам разрешить гомруль они перестали поддерживать консервативное правительство, вследствие чего оно должно было отказаться от власти. В январе 1886 года Гладстон опять стоял во главе правительства, и всем скоро стало известно, что главной задачей своего управления на этот раз он ставит самоуправление для Ирландии и проект государственного выкупа крестьянских земель. Гладстон пришел к осознанию неизбежности и совершенной необходимости этих двух мер путем горького опыта. После целого ряда неудачных попыток удовлетворить и успокоить Ирландию мерами Английского парламента он убедился, что это вещь совершенно невозможная и что окончательное замирение вековой вражды двух рас возможно только на почве освобождения одной от другой в законодательном отношении. “Или дайте Ирландии свое законодательное собрание – или вы бессильны успокоить эту страну”, – заявил Гладстон. И был совершенно прав. Правда, был еще один способ – это новые репрессалии, новые специальные законы, подобные тем, при помощи которых Англия управляла Ирландией в течение целых шестисот лет, – но этого ли хотела английская демократия? И что же? Многие из его министров, даже радикалы Брайт и Чемберлен, отказались следовать за ним. Насколько страна и сама либеральная партия мало были подготовлены к такому решительному шагу, видно из того, что не далее как в 1871 году Гладстон сам говорил в Абердине: “Неужели какому-нибудь разумному человеку придет в голову, что мы при теперешних политических условиях пойдем на раздробление наших учреждений...”, а в 1886 году он же предлагает раздробление парламента. Некоторые даже утверждают, что до декабря 1885 года сторонников этой меры в парламенте можно было пересчитать на пальцах одной руки. Вот почему Гладстону советовали подождать с ирландским гомрулем, а внести сначала только резолюцию относительно принципа самоуправления и затем начать агитацию в пользу него, пока общественное мнение не свыкнется с этой идеей. Но прежняя осторожность Гладстона, очевидно, в это время оставила его: он настоял на своем, решился слепо рисковать и потерпел летом 1885 года решительное поражение. И вот с тех пор Ирландией опять управляет “сильная рука” английского полицейского и солдата, а гомруль ждет лучших времен, преграждая дорогу необходимому законодательству по другим вопросам и для самой Англии.

Вся эта история ирландского законодательства очень поучительна: каждый раз, как Гладстон, с самыми лучшими намерениями, пытался управлять Ирландией при помощи закона, не ею самою созданного, силою необходимости ему приходилось – по обязанности охранителя порядка – подавлять ее штыком. Отсюда Гладстон сделал конечное заключение, что страна может управляться только таким законом, который создан ею самой, а не кем-нибудь другим.