"Демидовы. Их жизнь и деятельность" - читать интересную книгу автора (Огарков В. В.)

Глава IV. Увеличение богатств и могущества Демидовых

Характер Никиты. – Слава его. – Смерть. – Акинфий – наследник и хозяин. – Берг-привилегия. – Портрет Акинфия. – Деятельность и энергия Акинфия. – Экспедиции в Сибирь. – Открытие медных руд. – Постройка заводов. – Плавка меди. – Резиденция Акинфия. – Невьянские кустари. – Железо и золотые россыпи. – “Историк” – усмиритель башкирских бунтов. – Аутодафе. – Акинфию плохо. – Придирки фискалов. – Прижимки Татищева. – Милость Бирона. – Кабаки. – Акинфий в силе

Жизнь Никиты Демидова во многом круто изменилась с его возвышением, и несомненно для скромного старика многое в новой обстановке было не по сердцу. Постоянная возня с властями, встречи с вельможами, боязнь какого-нибудь подвоха со стороны “крапивного семени” и доноса – вся эта бурная и тревожная жизнь должна была его сильно утомлять, но все-таки он, выросший в труде, не изменял своих привычек рабочего человека: мы постоянно видим его то самолично распоряжающимся в заводских мастерских, то в постоянных разъездах по своим уральским и тульским владениям, то, наконец, в Москве и новой столице по “государеву делу”. Его суровый и жесткий характер тоже мало изменился: поблажек он не допускал, пьяных не терпел и подвергал их тяжелым наказаниям, – за все проступки виновные имели в нем строгого судью. Насколько известно, по сохранившимся данным, его семейные отношения имели тот же суровый оттенок, и только к сыну своему Акинфию, видя в нем, вероятно, крупную силу, старик питал более нежное чувство, смешанное с уважением. Но, к чести Никиты, нужно сказать, что возвышение не вскружило ему головы, он не чванился своим дворянством (которое, кстати сказать, насилу согласился принять) и богатством и был врагом роскоши, в чем на него далеко не походили его потомки.

Старик Демидов был наверху славы и богатства. Ему, когда-то обходившемуся алтынами, принадлежали несметные капиталы; он был давно уже потомственным дворянином “по Нижнему Новгороду”. Сам царь удостаивал его собственноручными “цыдулями”. Одно из последних писем к Никите от царя, с приложением портрета, было из Кизляра в 1722 году. “Демидыч! – писал ему Петр, – я заехал зело в горячую сторону: велит ли Бог свидеться? Для чего посылаю тебе мою персону. Лей больше пушек и снарядов и отыскивай, по обещанию, серебряную руду”.

Петр помнил о старом кузнеце и думал даже одно время поставить ему, в ознаменование его заслуг, в Петербурге, на “публичном месте”, медную статую.

– Хорошо бы, государь, тебе иметь сотню таких слуг, как Никита, – сказал как-то адмирал Апраксин Петру.

– Хорошо бы и пять или шесть таких, как Демидыч, – ответил государь.

Но жизненный путь “Демидыча” приближался уже к концу. Много поработали мозолистые руки кузнеца, – пора ему было на покой! Постоянные заботы, труды и переезды с далекого Урала в любимую Тулу сломили его железное здоровье, и 17 ноября 1725 года, – в один год со своим щедрым благодетелем Петром, – он “преставился в вечное блаженство”, как гласит надпись на скромной плите над его могилою в Туле. Все оставленное Никитою богатство, – за исключением выделенного при жизни старика и части движимого имущества, после его смерти доставшейся двум младшим сыновьям, – перешло к старшему сыну Акинфию.

Как известно, Петр ввел на Руси в числе прочих новинок и сложившееся веками в Европе при феодальных порядках учреждение майоратов[2], причем Акинфий, сын тульского крестьянина, подобно рыцарям, потомкам феодалов, получил, в силу нового закона, львиную долю наследства. И всю свою жизнь он употребил на расширение оставленного ему дела и на увеличение своих богатств.

Акинфий, оставшийся после смерти отца полновластным господином на Урале и тульских заводах, был уже немолод, но энергия его не ослабевала: наоборот, в эту пору она ознаменовалась еще большими результатами. Доходу он получал ежегодно более 200 тысяч тогдашних рублей, что для начала XVIII столетия представляло громадную сумму. Пример Акинфия вызвал подражания, и многие стали заниматься заброшенным до того горным делом, а вышедшая еще в 1719 году берг-привилегия, дававшая большие льготы заводчикам, способствовала прочному установлению этого дела на Урале. Появились другие богачи-заводчики, тоже известные в летописях горного промысла, как Походяшин, Баташев, Осокины и др. Заводчиков избавляли от обязательной службы, давали им льготы от податей и к заводам приписывали крестьян. Кроме того, заводчики сами покупали “живую силу”, благодаря чему, ко дню освобождения от крепостной зависимости, образовались уже сотни тысяч душ заводских крепостных. Вообще, берг-привилегия, давая льготы занимающимся горным делом, объявив свободу поисков руд и грозя наказаниями всем, препятствующим его развитию, сослужила хорошую службу этой отрасли государственного хозяйства. Народ прослышал про эти льготы, и скоро образовались целые толпы “рудоискателей”, прельщенных возможностью наживы и получения царской награды за находку руды. Дело, наконец, дошло до того, что приговоренные к каторге и даже к смертной казни, думая избавиться от наказания или по крайней мере отдалить его, объявляли о руде: власти обязаны были верить им и производить дознание по их указаниям. Многие из этих указаний оказывались, конечно, ложными, и сенат вынужден был издать закон, который запрещал верить “таким ворам”.

Акинфий крепко сидел в своем невьянском замке с историческою башнею и наводил страх на окружающих своими грозными поступками. В горном институте в Петербурге имеется портрет невьянского властелина, похожий на приложенный здесь. Неуклюжая фигура бывшего кузнеца, впоследствии “действительного статского советника и кавалера”, облечена во французский кафтан модного покроя; голову его покрывает пышный парик. Грозно насупленные брови и сжатый рот изобличают суровый характер и недюжинную волю. Выражение лица говорит о привычке повелевать. От всей мощной особы Акинфия веет силою, и когда знаешь о том, что происходило в далекую пору на его уральских заводах, то с трудом отделываешься от впечатления какой-то особой жестокости и бессердечия в его взгляде. Это был несомненно человек “крови и железа”.

Акинфий, впрочем, съездил раз и за границу. В Саксонии, во Фрейберге, им приобретен кабинет минеральных редкостей, приумноженный впоследствии редкими сибирскими минералами. Таким образом, Акинфий первый в роде Демидовых начал собирание коллекций “раритетов” и собранные им минералы были принесены его наследниками в дар московскому университету.

Но, съездив к “немцам”, Акинфий потом крепко засел на заводах, покидая их только в случае крайней необходимости, и отыскивал новые средства к обогащению. Вероятно, он давно уже знал о существовании поблизости серебряных руд и золота; ему все хотелось открыть месторождение этих металлов, и давно уже его люди были за Иртышом, где открыли признаки древних горных работ, так называемые “Чудские копи” (принадлежавшие когда-то народу, вероятно, финского племени), с полуразрушенными печами, рудами и плавильными соками. Наконец в 1725 году близ озера Колывань были открыты богатые медные руды, оказавшиеся впоследствии содержащими серебро. Открытие это случилось в воскресенье, почему все горные промыслы в этой местности названы впоследствии Колывано-Воскресенскими. Вскоре, с разрешения берг-коллегии, Демидов построил в новых местах завод при речке Локтевке и получавшаяся там “черная” медь доставлялась в Невьянск для очистки. Впоследствии им были устроены в той же местности заводы Барнаульский, Шульбинский и другие. Вообще за 20 лет своей деятельности после отца Акинфий открыл множество месторождений со свинцовыми, серебряными и медными рудами. Из меди он делал посуду и продавал ее на местах обработки или неочищенный металл отправлял по рекам Иртыш и Тобол в Невьянск, где уже медь окончательно очищалась и поступала на рынок в виде изделий.

В 1727 году самою казною был построен во вновь открытом Акинфием для горной промышленности районе Колыванский завод, ныне известная гранильная фабрика, принадлежавшая Кабинету, великолепные изделия которой (громадные вазы, камины и пр.) из яшмы и порфиров приобрели заслуженную всемирную известность.

Невьянский завод, главная резиденция Акинфия, на котором еще при жизни тульского кузнеца было 3 тысячи рабочих, – теперь одно из многолюднейших поселений на Урале: в нем более 15 тысяч жителей. Говоря о селении Невьянского завода, мы должны сказать, что как в нем, так и в Нижнетагильском (до 40 тысяч жителей), развились в обширных размерах кустарные работы из металлов, начало которым положили, конечно, демидовские мастерские. Сундуки, окованные железом, лакированные, расписанные рисунками подносы, шкатулки и прочие изделия, изготовленные кустарями этих местностей, известны всей России и сбываются в громадных количествах на Нижегородской и Ирбитской ярмарках. Здесь блюдется секрет приготовления особого лака, которым покрываются многие железные изделия, причем получаются красивые узоры, как на замерзшем стекле. Окованные или покрытые этим “мороженым железом” изделия имеют очень красивый вид, что и обеспечивает их продажу. С этими старинными русскими промыслами, частью занесенными на Урал раскольничьими выходцами из коренной России, неразрывно связана и живопись, так как многие изделия разрисовываются: иконы работы невьянских живописцев известны всему раскольничьему миру.

Невьянское железо когда-то было знаменито и ценилось наравне с нижнетагильским “старым соболем”. Но теперь производительность Невьянского завода ничтожна, и если бы не было в его дачах большого количества золотых приисков и в селении кустарного производства лакированных и “мороженых” изделий, то многочисленным обитателям Невьянска приходилось бы плохо. Заговорив о золотых приисках, мы, кстати, должны сказать, что в дачах Невьянского завода рассыпное золото в первый раз найдено было еще в 1764 году, но на него не обратили внимания, так как имели смутное представление о “россыпях” и не могли их работать; работали же только коренные месторождения, разыскивая обыкновенно “золотую жилу”.

К чести Демидовых мы должны прибавить, что разработка рассыпного золота в России начата впервые все-таки их потомками.

Во времена грозного заводчика посреди Невьянска стояла четырехугольная крепость, с башнями по углам. Внутри двора, образуемого крепостью, находился большой каменный дом с высокою башнею, о которой мы уже говорили и которая годилась бы к замку на Рейне какого-нибудь феодального барона-разбойника. На башне имелись часы с музыкою. Около селения, по рассказам тогдашних туристов, леса были на несколько верст расчищены и образовавшиеся таким образом поляны окружены изгородью для выпаса скота. Скот был крупный, породистый и разведен от нескольких экземпляров холмогорской породы, присланных Никите Петром I.

Излагая жизнь Демидова, по возможности, в хронологическом порядке, мы должны опять возвратиться к Татищеву, после 12-летнего отсутствия снова назначенному в 1734 году главным начальником уральских заводов с обширными полномочиями. Он теперь нашел возможность сильно допекать своего старого врага Акинфия, хотя, в конце концов, распря с неугомонным историком окончилась для заводчика вполне благоприятно.

Татищев был человеком несомненно решительным. Эту решительность он проявил как при усмирении “башкирских бунтов”, так и во многих других случаях: он сжег, например, одного башкирца за то, что тот, приняв православие, снова вздумал молиться пророку. И, конечно, таких случаев было немало, но сведения о них покоятся еще мирным сном в наших архивах.

Еще до второго приезда Татищева на Урал, вследствие доносов на Акинфия, что им изготовляется оружие для башкир и утаиваются металлы во избежание платежа пошлины, – в Невьянск были посланы в 1733 году суровые и придирчивые фискалы, которые навели на население такой страх, что заводские крестьяне и приказчики разбегались при их приближении. Ласковые следователи грозили “учинением смертной казни” за малейшие проступки! Положение Акинфия в эту пору представлялось печальным: это был момент, когда могли сойти на нет вся его сила, богатство и значение, добытые ценою редкой энергии и, может быть, тяжелых преступлений, а также и долгими годами заводской каторги его крепостных. С 1731 года берг-коллегия, где сидели благоприятели Демидова, была упразднена, и горные дела ведали коммерц– и камер-коллегии. Прежние доброжелатели или умерли, или отсутствовали, а новыми Акинфий еще не успел обзавестись. Самого его задержали без выезда в Москве ввиду возведенных на него тяжких обвинений. А между тем с далекого Урала шли печальные вести о хозяйничанье следователей. Но барон Шафиров, исследовав, по поручению императрицы Анны, все дело, нашел Акинфия невиновным в возводимых на него обвинениях (неизвестно только, какую сумму пришлось дать за эту “невиновность”), и указом государыни в 1735 году задержанный заводчик был отпущен в свои владения. Доносчики потерпели жестокие наказания.

Вот в это-то время, когда Акинфий не мог выехать из Москвы, Татищев взял построенные Демидовым лучшие медные заводы в казну, брал у него искуснейших мастеров для казенных заводов, заставлял плавить медь и сдавать в казну по 4 руб. за пуд, когда она заводчику стоила по 6 руб. 50 коп. Немудрено, что такие распоряжения Татищева, при отсутствии хозяина, даже в короткое время привели в расстройство некоторые из заводов Демидова.

Но Акинфий был ловкий человек: грозный со слабыми и равными себе, он умел угождать сильным мира сего и вскоре снискал расположение “его высокогерцогской светлости” любимца государыни – Бирона, и, вероятно, благодаря его всемогуществу все доносы на Акинфия рассыпались прахом: в вопросе о беглых людях, о пошлине с металлов и в споре с Татищевым Акинфий поставил на своем, и потом уже, насколько можно судить по документам того времени, историк был безопасен для сильного заводчика.

Благодаря ловкой политике Акинфий выпутался из бед. Прежде всего он угодил всесильному герцогу тем, что предоставил выписанному последним для управления всею горною частью России немцу Шембергу свои великолепные хоромы на Васильевском острове. Этот Шемберг, по свидетельству Татищева, самым бессовестным образом грабил казну. Затем нужно указать и на то обстоятельство, что заводчик ссужал Бирона деньгами.

Во всей этой истории обращает невольное внимание следующий эпизод: Акинфий в челобитных о притеснениях, “чинимых” ему, просил, чтобы в его заводах не было кабаков, от которых, по объяснению заводчика, рабочим приходилось плохо. Сенат разрешил: кабакам не быть, но сбор, который до сих пор от них поступал в казну, возложить на заводчика. Казалось бы, что этот поступок заслуживал полного одобрения и его можно было бы поставить в образец многим нынешним заводчикам, имеющим лавочки и шинки при своих фабриках для получения больших барышей. Но “умысел иной тут был” у хитрого Акинфия: ему просто хотелось избавиться от контроля гражданской власти, ведавшей кабацкое дело. Последнего он достиг, а кабаки, как кажется по всему, безмятежно процветали в его владениях и приносили ему изрядный доход.

Ко всему этому мы должны прибавить, что в 1738 году, когда Акинфию были окончательно дарованы все вышепоказанные милости, ему, кроме того, было предоставлено право, ввиду опасности от набегов соседних башкир, построить на заводах крепости с бастионами и вооружить их пушками. На каждую крепость для охраны давалось 60 человек солдат, с содержанием на счет заводчика. Акинфий вошел в силу: прежний тульский кузнец стал походить на владетельного князя. У него были подданные, войско и флот. Ко всем своим регалиям он уже самовольно и, конечно, тайно присоединил еще и право чеканить монету в своих невьянских подземельях, о чем мы сообщим подробнее в следующей главе.