"Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность" - читать интересную книгу автора (Огарков В. В.)

Глава III. Актив и пассив “князя Тавриды”

Жизнь государства. – “Польза” и “вред” исторических явлений. – Политическая арифметика. – Экзамен Потемкину. – Князь-красавец. – Образование и знания Потемкина. – Отзывы современников. – Любовь к изящным искусствам. – Стремление к грандиозности. – “На аршин” выше римского Петра! – Пороки князя. – Сладострастие. – Сложность натуры Потемкина. – Лень и энергия. – Добрые черты его нрава. – Стихийность натуры князя. – Отзывы де Линя. – “Актив” князя. – “Греческий проект”. – Фантазии князя. – Положение России на юге. – Пребывание и деятельность в Новороссии. – Постройка городов. – Екатеринослав и его чудеса. – Мнение Иосифа II. – Военные реформы. – Избавление солдата от мучительной экипировки и наказаний. – Личность Потемкина как материал для поэзии

Прежде чем подробно рассказывать о дальнейших деяниях и росте могущества Потемкина, мы считаем необходимым представить общий характер “великолепного князя Тавриды”, его “актив” и “пассив”, как они выяснились из всей его жизни.

Жизнь государства представляет такое сложное стихийное явление, что часто является затруднительным произносить категорические приговоры о “вреде” или “пользе” деяний государственных людей, наделенных несомненными талантами, но представлявших не особенно симпатичные нравственные свойства. Да и до сих пор, собственно говоря, не установлен точный критерий для оценки “полезности” исторических явлений. По отношению к отдельной личности в общем, может быть, считается достаточно точным подразделение явлений на “вредные”, смотря по тому, доставляют ли они страдание или более или менее глубокое наслаждение индивиду. Но по отношению к жизни государств усвоено обыкновенно другое воззрение. Победоносная война, за которую достается кусок территории и срывается громадная контрибуция с побежденных, считается полезным государственным явлением. А между тем сколько страданий доставляет она! Сколько рыданий матерей, жен и детей раздается по убитым! Сколько страшных, тяжелых сцен скрывается даже для победившего государства в этом громком слове – “победоносная” война!

Весьма возможно, что округление границ государства, спасающее его от политических неурядиц и неустройств, от набегов хищных племен и обеспечивающее более правильное развитие производительных сил страны, в значительной степени вознаградит в будущем за те жертвы, которые принесены в борьбе за это “округление”: поля, увлажненные кровью народа, может быть, будут приносить богатую жатву отдаленным потомкам. Точно так же громадные траты на то, чтобы “стать твердой ногой” на море, могут отразиться в будущем значительным подъемом сил государства путем развития его сношений с более образованными странами, что будет способствовать и его собственному прогрессу. Много есть исторических событий, в которых худое так тесно переплетается с хорошим, что не скоро еще найдутся “трезвые” историки, способные взвесить на точных аптекарских весах критики “вред” и “пользу” этих событий. Этот взгляд на исторические события целиком можно перенести и на государственных деятелей: в них светлые стороны часто переплетаются с такими, от которых с отвращением отворачивается пурист-историк, ищущий и на страницах великой книги жизни народов воплощения отвлеченных нравственных идеалов, но забывающий при этом, что и “великие” люди созданы из того же земного праха, в котором, со времен Адама, гнездится целая масса пороков. В истории немало встречается таких личностей, которые отталкивают нас многими своими безнравственными качествами, но которые обладали огромными талантами, и утилизация их дарований оказывалась полезной государству. К числу таких личностей принадлежит и великан екатерининского царствования Потемкин. Что он был из породы людей “крупных” не одним только ростом – в этом трудно сомневаться: за это достаточно говорит его колоссальное могущество, державшееся до конца благодаря его громадному авторитету в глазах государыни, умевшей, по единодушному приговору историков, узнавать и ценить таланты. Об этом говорят отзывы современников, не имевших повода курить фимиам князю за его милости, рассказы умных и опытных иностранцев, к числу которых принадлежали такие недюжинные люди, как принц де Линь, лорд Мальмсбюри, Сегюр и др. За это, наконец, говорят красноречиво и дела, совершенные “великолепным” Таврическим сатрапом. Если бы историки желали быть справедливыми, то после тщательно произведенного экзамена Потемкину они должны были бы выдать ему такой диплом: пять с плюсом – за способности и знания и единица – за поведение. В самом деле, нравственный “пассив” князя был колоссален, но у него имелось крупное и в “активе”.

По части внешности можно было бы многое занести в “актив”. Помещенный здесь портрет князя, по странной прихоти долго не позволявшего снимать с себя изображений, относится уже к последним годам его жизни и, видимо, художник польстил оригиналу. Но в молодости и в средние годы, когда князя еще не сокрушали болезни от беспорядочной жизни, это был красавец, трехаршинный Адонис. Среди придворных издали уже узнавали князя “по возносящейся выше прочих главе его” (выражение племянника Потемкина – Самойлова). Современники единодушны относительно замечательной физической красоты и мощи “светлейшего”. При высоком росте он обладал пропорциональным сложением, могучими мускулами и высокой грудью. Орлиный нос, высокое чело, красиво выгнутые брови, голубые приятные глаза, прекрасный цвет лица, оттененный нежным румянцем, мягкие светло-русые вьющиеся волосы, ровные, ослепительной белизны зубы – вот обольстительный портрет князя в цветущие годы. Немудрено, что он по количеству своих романов, о которых мы подробнее скажем ниже, не уступал знаменитому герою романтических новелл – Дон Жуану-ди-Тенорио. Потемкин, окруженный ореолом могущества, богатства и блеска, был неотразим для женщин своего времени, конечно, не лелеявших тех светлых идеалов, которые встречаются у героинь тургеневских романов. Даже потеря зрения в одном глазу не портила его внешнего вида. Впрочем, порой, в особенности в годы зрелые, общее впечатление портила угрюмость князя, набегавшая на его чело, изборожденное морщинами. Тогда он, по словам очевидца, подперев подбородок рукой, нахмурив чело и уставив единственный смотревший глаз на собеседника, принимал зверское выражение. Но даже и в поздние годы, – Потемкин умер 52-х лет, – “сгорбленный, съеженный, невзрачный (слова де Линя), когда остается дома, – он выпрямляется, вскидывает надменно голову, он горд, прекрасен, величествен, увлекателен, когда является перед своей армией, точно Агамемнон в сонме греческих царей”... Во всяком случае, в самой наружности князя, в его величественной осанке – сразу виден был человек недюжинного калибра.

Нельзя не отметить и того, что Потемкин был человек многосторонне образованный для своего времени. Он отличался быстрым пониманием и феноменальной памятью. Хорошо зная французский язык, он был прекрасно знаком с выдающимися французскими писателями. Мы уже знаем про его сведения в “эллино-греческом” языке и богословии. Он был начитан и в классической литературе, и в его письмах часто встречаются обычные для того времени цитаты из классических авторов. По отзывам современников, масса сведений, приобретенных им от лиц разных профессий, с которыми он сталкивался, и усвоенных благодаря огромной памяти, была колоссальна. В молодости князь писал стихи, сатиры и эпиграммы, – и впоследствии мы нередко видим его в качестве редактора и исправителя слога самой Екатерины (он исправлял текст оперы “Олег”, сочиненный государыней и др.). Естественно, что во время своего могущества Потемкин считался меценатом, от которого немало перепадало милостей “жрецам Аполлона”. В сонме этих поэтов, воспевавших любимца счастья, патетичнее всех звучала высоко настроенная лира Державина, во многих великолепных строфах увековечившего память об екатерининском гиганте. В большом уме и блестящих талантах князя не может быть сомнений: это подтверждается подавляющим количеством свидетельств современников. “Великий человек, – говорит Суворов, – велик умом и ростом!” Отзывы Сегюра, де Линя, Мальмсбюри, Массона, Екатерины и многих других рисуют его не только человеком с огромными дарованиями, но даже гениальным. Разумеется, есть отзывы и не такие благоприятные для временщика: в колоссальной личности князя так все сплеталось – и хорошее, и дурное, – и так часто он выставлял напоказ свои громадные пороки, что его нравственные недостатки, в глазах пуритан, набрасывали тень и на его умственные достоинства. Немало было, конечно, у князя недоброжелателей, обойденных им в их стремлении к власти; немало было и завистников, и, понятно, такие лица не скупились клеймить все в Потемкине. Но, повторяем, в чем другом, а в уме и выдающихся дарованиях “наперсника Минервы” невозможно сомневаться.

Не забудем упомянуть и то, что князь считался знатоком изящных искусств. Собранная им коллекция картин, – и собранная не по одному только тщеславному побуждению затмить всех роскошью, – была колоссальна и заключала произведения величайших в мире художников. Но более всего князь любил и понимал музыку и архитектуру. В обоих этих искусствах сказалась страсть его ко всему величественному: музыкальные оркестры его были громадны, а стремление к грандиозности в архитектуре выразилось яснее всего в том факте, что, задумав строить в Екатеринославе собор, “подобный храму Петра в Риме”, он велел “прикинуть аршин” к размерам римского колосса, чтобы превзойти даже этот величайший храм на земле! Фундамент этого храма, постройке которого, конечно, как и большинству грандиозных планов Потемкина, не суждено было осуществиться не только в продолжение нескольких лет, но и в течение столетий, – этот фундамент служит теперь оградою для сооруженной внутри него церкви.

Переходя к нравственным свойствам князя, мы должны прежде всего остановиться на его честолюбии: оно еще с юности было его преобладающей нравственной чертой. Блистать, сиять, властвовать надо всеми и всем – этому Ваалу были принесены громадные жертвы “великолепным” временщиком. Но это же честолюбие не могло направляться у такого умного человека, как князь, – да еще желавшего отличиться перед такой выдающейся государыней, какой представляется Екатерина II, – на цели мелкие: его должны были удовлетворить только громкие государственные деяния. Есть люди идеи, которые стремятся к осуществлению идеалов во имя их нравственной красоты, во имя глубокой потребности принести счастье людям, – к такой породе Потемкин не принадлежал. Но его ум, в союзе с честолюбием, все-таки ознаменовался полезными для государства приобретениями.

Громадные, представлявшие народное достояние, суммы, издержанные на себя князем; бесцеремонное его обращение с казенными деньгами и людьми; созданная им у трона толпа приверженцев и клевретов, жадно расхищавших народное добро, – вот крупные статьи пассива князя. Страшное напряжение сил государства, безрасчетная трата их ради целей своего ненасытного честолюбия тоже отметится большим грехом на Таврическом. Правда, он порой жалел солдат, не хотел, чтобы их много гибло в битвах, допекал своих подчиненных за их хотя и геройские, но стоившие много жизней подвиги; но, с другой стороны, тратя казенные миллионы во время второй войны с турками на балы,любовниц и прихоти, он заставлял “любимых” солдат, которых так жалел, гибнуть от холода и голода.

Его сладострастие, переходившее всякие границы и не щадившее близких родственных уз, выделялось даже среди нравов того развратного общества, в котором он жил. Его надменность была похожа на надменность какого-нибудь восточного деспота, не считающего других даже за людей.

Но натура князя Таврического так сложна, что было бы несправедливо весь его нравственный образ пачкать густой черной краской. В нем положительно встречаются черты, которые кажутся светлыми блестками и во многом противоречат отзывам его хулителей. Развратный, ленивый, валявшийся по целым неделям неодетым на диванах, князь мгновенно преображался: он развивал необыкновенную энергию и деятельность, чтобы потом опять предаться dolce far niente[2]. Страстно приняться за что-нибудь и вскоре остыть было вообще характерно для Потемкина. Привыкший, как восточный сатрап, нежиться на дорогих и мягких подушках, он вдруг мчался днем и ночью по отвратительной дороге, в простой кибитке. Да и рассказы о его необычайной надменности во многом кажутся преувеличенными: по крайней мере многие говорят, что он проявлял ее главным образом по отношению к знатным сановникам, будучи прост с низшими. Во всяком случае, князь не был мелок и мстителен. Екатерина и другие современники постоянно указывали в нем на эту черту и на благородство по отношению к его многочисленным врагам, которым он не отплачивал жестокостью. Может быть, это объяснялось в князе сознанием своей громадной силы: зачем было ему мелко мстить соперникам, когда он мог устранить их только величественным мановением руки? У князя было столько широких планов, его богатое воображение так часто разыгрывалось, что он мог и не замечать своих мелких неприятелей. Только там, где вопрос стоял о его могуществе и где князь думал, что соперник мог быть ему опасен, тогда только он обрушивался на врага с львиной энергией и сметал его со своей дороги.

Во всяком случае это была необычайная личность, наделенная высокими дарованиями и выросшая на почве “железного” XVIII века, в обществе, не имевшем нравственной узды; личность без нравственной дисциплины, для которой не было иного закона, кроме личного желания и колоссального честолюбия, но большие дарования которой не могли пройти бесследно для страны. Это было стихийное явление природы: ураган, ломавший столетние дубы и оставлявший в целости былинку; гроза со страшным громом и молнией, истреблявшая многое, но и проливавшая порой потоки благодатного дождя, утучнявшего государственную ниву.

Смесь противоположных качеств в характере Потемкина очень ярко очерчена в любопытном портрете князя, набросанном принцем де Линем, который хорошо знал Таврического, долго живя при нем в армии во вторую турецкую войну. Приведем некоторые черты из этого наброска.

“Трусливый за других, – пишет де Линь о князе, – он сам очень храбр: он останавливается под выстрелами и спокойно отдает приказания... Он очень озабочен в ожидании опасности, но веселится среди нее и скучает среди удовольствий. То глубокий философ, искусный министр, великий политик, то десятилетний ребенок. Он вовсе не мстителен, он извиняется в причиненном горе, старается исправить несправедливость. Одной рукой он подает условные знаки женщинам, которые ему нравятся, а другой – набожно крестится. С генералами он говорит о богословии, с архиереями – о войне. Он то гордый сатрап Востока, то любезнейший из придворных Людовика XIV. Под личиной грубости он скрывает очень нежное сердце; он не знает часов, причудлив в пирах, в отдыхе и во вкусах: как ребенок, всего желает и, как взрослый, умеет от всего отказаться... Легко переносит жару, вечно толкуя о прохладительных ваннах, и любит морозы, вечно кутаясь в шубы...”

Присоединение Крыма с Таманью, округление южных границ России, оживление и заселение пустынной Новороссии, постройки целого ряда городов на юге, основание прочного владычества России на Черном море, постройки обширного флота, – вот главные государственные заслуги князя. Реорганизация войск и облегчение тяжестей солдатской амуниции и одежды тоже должно быть записано в актив Потемкину.

“Греческий проект”, который считается принадлежащим князю, не шутя занимал Екатерину и был пугалом для Европы. Князь считал его вполне осуществимым: удачник и баловень счастья думал, что и на это огромное предприятие хватит у России “пушечного мяса”. Все задуманное и совершенное князем на юге было только преддверием этой грандиозной затеи: завоевать всю Турцию, взять Константинополь, “войти при плесках в храм Софии”, водрузить там крест и образовать из столицы османлисов центр громадного христианского государства. Эти мысли подробно развивались князем в пространных записках императрице, которая жаждала подвигов, долженствовавших прославить ее царствование во все века и у всех народов. Мысли о проекте князь проводил в переписке и разговорах с сановниками, в заседаниях государственного совета и в непрестанных беседах с самой государыней, хотя и обладавшей положительным умом, но иногда склонявшейся к несбыточным планам, льстившим ее достаточно развитому тщеславию. Нужно сказать, что в записках князя этот вопрос ставился широко; в них, казалось, не было упущено ничего, могущего способствовать осуществлению проекта: надежда на общее возмущение угнетенных османами славян, на энергию и беззаветную храбрость русских войск, на возможность избавиться от соревнования держав брошенными им подачками. Что эти мысли сильно занимали саму государыню, видно из ее переписки, разговоров, а также того факта, что родившемуся во время разгара “греческих” мечтаний внуку ее дано было имя Константина и выбита в честь этого события медаль, на которой изображены Софийский храм в Константинополе и Черное море с сияющей над ним звездой. Эта же мысль сквозит и в надписи в честь Потемкина, сделанной на триумфальных воротах в Царском Селе после взятия Очакова, когда князь возвратился в столицу:

Разумеется, в роскошном воображении князя этот проект должен был осуществиться очень скоро: Потемкину в гиперболических мечтах уже грезился ряд городов и военных портов по всему северному побережью Черного моря. Русский флаг гордо развевается на цитаделях крепостей, на многочисленных военных кораблях и торговых судах, плавающих по морю. Корабли проходят беспрепятственно через Дарданеллы и Босфор в Средиземное море, разнося всюду славу Екатерины и русского имени, приобретая родной стране богатства и приводя в почтительный страх соседние страны. На месте пустынь возникают бесчисленные города с великолепными храмами и зданиями, затмевающими своим блеском лучшие архитектурные памятники Европы.

Роскошный, пышный план, достойный своего “великолепного” изобретателя! Однако можно сказать, что хотя много вынес русский народ на своих плечах, но, вероятно, исполнение подобного плана стоило бы ему всех прежних испытаний, взятых вместе. Можно думать, что фантазия князя в этой области значительно остыла, когда ему привелось осуществлять только часть своей широкой программы. Вторая война с турками, где Потемкину самостоятельно пришлось приводить в исполнение только небольшую часть колоссального плана, и то с тяжелыми, страшными усилиями, доказала ему воочию, что гораздо легче выдумывать сказочные проекты, чем осуществлять их на деле.

Но то, что сделано князем в этой области, доказывает дальновидность и широкое понимание им государственных интересов. Бескровное присоединение Тавриды, этого чудного полуострова, с Таманью и стран прикубанских является самой важной заслугой князя перед государством.

Положение России на юге в то время было далеко не так обставлено, как это бы следовало для могущественной державы. Наши границы были отодвинуты от Черного моря значительной своей частью; флот отсутствовал; на устьях Днепра, на Днестре и Буге, по соседству, был целый ряд грозных турецких крепостей. Крым, хотя и освобожденный от сюзеренства Турции по Кучук-Кайнарджийскому миру, на самом деле был еще довольно послушным орудием в руках турецких эмиссаров и во всяком случае грозил нам как союзник Турции в возможной войне с этой последней державой. Нас беспокоили грабежи и разбои буджакских и ногайских татар. Все это делало присоединение Крыма важной государственной необходимостью. Известно, что присоединение к России этого когда-то нашего грозного врага, благодаря осмотрительной политике и разумным распоряжениям князя, совершилось почти бескровно в 1783 году. Князь, ловко воспользовавшись возникшими неурядицами в Крыму, заставил покровительствуемого нами Шагин-Гирея, путем обещания ему наград и милостей, отречься от своих прав на Крым, который и был присоединен к России, а важнейшие пункты его были заняты русскими войсками. Вместе с тем были усмирены ногайские и буджакские татары, причинявшие нам немало неудобств.

Много внимания было отдано Потемкиным Новороссии, не забывавшим, впрочем, ничего, клонившегося к осуществлению намеченного плана. Князь вел деятельную переписку с нашим посланником в Турции Булгаковым, интересовался положением дел в Молдавии и Валахии и всем, происходившим в подвластных Турции славянских землях. Он заботился и о безопасности русских границ со стороны Кавказа, и о защите их от набегов; вел переговоры о подданстве Грузинского царя Ираклия и т. п.

Но в этом плане округления и укрепления границ наших со стороны Турции многому суждено было исполниться только под конец жизни князя Таврического. Пока же он лишь готовился к этой борьбе с Турцией, о важнейших эпизодах которой мы скажем после. Очаков, Бендеры, Измаил, Аккерман, Анапа и другие пункты, являвшиеся бельмом на глазу у нас, были взяты значительно позже, теперь же необходимо было готовить кадры для гигантской борьбы.

С конца 70-х годов Потемкин проводит долгие месяцы в Новороссии, наезжая только на время в Петербург. Одна из частей его широкой программы осуществлялась с лихорадочной быстротой: основывается ряд городов – Екатеринослав, Николаев, Херсон. Последний, заложенный в 1778 году на устье Днепра, должен был служить верфью, на которой предполагалось строить многочисленные корабли для будущего Черноморского флота. Основывается великолепная гавань – нынешний Севастополь, привлекаются в южный край массы поселенцев, в эти богатые производительными силами земли, но пустынные степи, лишенные обывателей. Хотя, разумеется, и тут далеко не было осуществлено то, что задумывал князь: в главном городе Новороссии, Екатеринославе, пространство которого полагалось в 300 квадратных верст, должны были возникнуть “судилища, наподобие древних базилик”, устроиться лавки вроде “Пропилеи в Афинах”, музыкальная консерватория и др.; но и то, что было сделано, изумляло современников: русских и иностранцев, глазевших во время путешествия Екатерины на диковинки, возникшие как бы по волшебству в пустынной стране. Все эти чудеса, конечно, рекомендовали энергию и предприимчивость Потемкина. В особенности, князь гордился созданным им Черноморским флотом и просил государыню главным образом обратить на него внимание. “Я, – писал ей Потемкин, – матушка, прошу воззреть на здешнее место (Севастопольская гавань) как на такое, где слава твоя оригинальная и где ты не делишься ею с твоими предшественниками; тут не следуешь по стезям другого”.

Создание всех этих чудес в очень короткий промежуток времени стоило громадных жертв. Препятствия, с которыми приходилось бороться при исполнении задуманного, были громадны, но князь был не из таких людей, чтобы становиться перед ними и испугаться жертв. Быть может, небесполезно привести здесь мнение современника об оборотной стороне медали. Французский посланник при нашем дворе, граф Сегюр, приводит отзыв о том, чего стоили эти планы Потемкина. Отзыв принадлежит императору Иосифу II, лично обозревавшему преобразованную князем Новороссию.

“Мы, – говорил император, – в Германии и Франции не смели бы предпринимать того, что здесь делается. Владелец рабов приказывает – рабы работают; им ничего не платят или платят мало; их кормят плохо; они не жалуются...”

Для работ, задуманных Потемкиным, из многих мест родины высылались толпы потребных мастеров, а также на эти работы употребляли местное население и войска. Гигиеническое состояние, питание их и вообще вся обстановка жизни этой армии труда не составляли особенных забот для “светлейшего”. Чума, свирепствовавшая на юге в начале 80-х годов прошлого столетия, выхватывала также немало жертв среди этих людей. И для историка единственным утешением в настоящем случае остается только то обстоятельство, что эти русские кости были подножием далеко не таких бесполезно грандиозных сооружений, как пирамиды египетских фараонов.

В качестве воротилы военной коллегии и специалиста в военном деле, князь еще с первых дней своего возвышения обращал на войска особое внимание. Зная хорошо конницу, он особенно прославился устройством иррегулярной кавалерии; князь образовал много полков из черноморских и донских казаков, которых он был гетманом. “Легкоконные полки”, сформированные им, обращали на себя лестное внимание и государыни, и ее блестящей свиты во время знаменитого путешествия по Тавриде и Новороссии. Хотя справедливость требует сказать, что многие специалисты военного дела, современные князю, осуждали преимущественное внимание его к коннице в ущерб развитию пехоты.

Но что вызывало единогласные похвалы даже ненавистников князя в военных его преобразованиях – это гуманная реформа в области солдатской экипировки. Мы не можем себе представить, какие лишения должен был выносить солдат того времени. Неудобства тяжелого оружия и узкого костюма, так сказать, венчались пыткой от головного убора: волосы было нужно завивать, пудрить, плести косы. Без преувеличения можно сказать, что только богатыри того железного века могли выносить пытку этого ужасного наряда, – совершенно негигиеничного и способствовавшего тому, что солдаты “паршивели”.

В известной записке князя сказано много дельного по этому поводу. “На что солдатам пукли? – говорит он, – всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрой, салом, мукой, шпильками и косами”.

“Солдаты русские, – говорит племянник князя, – никогда не забудут того, что князь острижением волос избавил их от головных болезней и издержек на пудрение головы”. Он же говорит, что Потемкин был озабочен искоренением жестоких наказаний, практиковавшихся в войсках, и являлся в военном деле противником педантизма и “шагистики”. Даже известный недоброжелатель Потемкина, находивший для последнего только жесткие слова осуждения, – С. Р. Воронцов хвалит князя за введение удобного и соответствующего климату обмундирования войск. Но эти гуманные реформы Потемкина, введенные, правда, не во всех войсках, как известно, недолго продержались. Император Павел, имевший достаточно поводов ненавидеть князя и желавший истребить всякую память о временщике, отменил его распоряжения. И еще про недавнее николаевское время мы знаем, как тяжело было тогда солдатское житье во всех его подробностях. Только прошедшему гуманному царствованию суждено было изменить в этой сфере порядки в сторону гигиеничности и удобств.

Мы в крупных чертах в этой главе старались обрисовать как характер “великолепного князя”, так и те главные деяния, в которых выразился его гений. Но было и еще много вопросов и сфер деятельности, которые захватывались его всемогущим влиянием. Нам не раз еще придется в дальнейшем изложении указывать на черты этой замечательной личности, исполненной резких противоречий, громадных пороков и крупных талантов, – личности, окруженной массой легендарных сказаний, поклонением одних и страшной ненавистью других. Жизнь князя до того необычайна своими эпизодами, его могущество до того подавляло, а роскошь ослепляла, и, наконец, само время, с его людьми и событиями, в которое он жил, настолько заинтриговывают, что понятным кажется факт появления князя как в русской, так и в иностранной литературах в качестве одного из любимейших персонажей романов и сказаний.

Во всяком случае, повторяем, даже из того, что здесь сказано, видно, что этот человек был совсем не чета другим временщикам, появлявшимся у трона и оставившим память о себе только жадным хватанием царских милостей. Но, кроме того, в личности Потемкина есть много и других интересных подробностей, о которых мы скажем в следующей главе, – вместе с указанием частностей его отношений к государыне, насколько они выясняются из их переписки и рассказов современников.