"Разрыв франко-русского союза" - читать интересную книгу автора (Вандаль Альберт)

I

Пятнадцать лет непрерывных побед вознесли Наполеона на высоту могущества, но он не наслаждался ни счастьем, ни славой. Новый год сулил ему много радостей: ожидаемое разрешение императрицы давало ему надежду на сына; никогда еще короли не оказывали ему такой почтительной покорности. И, несмотря на все это, по временам он переживал приступы необъяснимой душевной тревоги. Ему казалось, что над будущим витает смутная опасность. В неподвижном и еще спокойном воздухе он чувствовал тяжесть приближающихся гроз.

Его великий ум не обманывался ни относительно опасностей, созданных долго длящейся морской войной, ни относительно непосильных тягот, притеснений и ужасных бедствий, которые она возложила на народы. По собственному его признанию, весь дух его управления оказался извращенным. А между тем ни у кого в такой степени не было развито врожденное влечение к принципам твердой умеренности и справедливости – единственным принципам, обеспечивающим прочную власть над людьми. Он ясно видел, что увлечения внешней политикой выбили его из колеи; что он дошел до тирании; что всюду вынужден заменить авторитет власти деспотизмом. От него не ускользало, что все вокруг него пропитано ненавистью и страданиями; что число его врагов растет с каждым днем, и что пока Англия будет продолжать борьбу, они не потеряют надежды одолеть его. Он не знал, как развязаться с этой войной, которая, поддерживая неуверенность в завтрашнем дне, была источником всех зол, и постоянно подрывала его престиж. Он тщетно спрашивал себя, где средства найти мир, в котором он нуждался не менее самого последнего из его подданных, и иногда “быстро, подавленным голосом, с оттенком нетерпения говорил, что, если англичане продержатся еще некоторое время, он не знает, что из этого будет и что делать”[87].

Средства, придуманные для укрощения соперницы, несмотря на их колоссальное развитие, на суровое, неуклонное применение, не привели ни к чему. На двух окраинах горизонта его непомерно разросшаяся власть встречала свой предел. Север по-прежнему оставался открытым для британских произведений, и эта брешь в блокаде сводила к нулю все результаты, полученные в других местах: Англия страдала, но не гибла. На юге – в Португалии, ему не удавалось прогнать англичан с южной окраины континента, где они высадились и укрепились на неприступных позициях. Тщетно Массена исследовал линии Торрес-Ведрас; он не мог нащупать слабого пункта, не мог найти уязвимого места неприятельской позиции. Он отправил генерала Фуа в Париж с поручением изложить положение дел, умолял о помощи, просил поддержки и совета. Он признавался в своем бессилии: не один раз обещанный, по-видимому, близкий, заранее учтенный им успех не давался ему в руки.

Невольно напрашивается вопрос, почему в это время, когда императору не были еще известны наступательные планы Александра, он не собрал всех своих армий и не нанес смелого удара в Испании; почему не дал принцу Эслингу столько войск, чтобы сбросить англичан в море и кончить, по крайней мере, с этой частью задачи? Дело в том, что Север, где он не видел еще явной опасности, уже озабочивал его, парализовал его действия. Он сознавал, что ожидаемое им примирение России с нашими врагами рано или поздно приведет к тому, что Россия станет на их сторону; что она устроит для него неизмеримо более страшную диверсию, чем долговременная война в Испании; что она, может быть, вынудит его на колоссальное предприятие – поход на Север; что она заставит его нанести жестокий удар англичанам в России и победить их в Москве. И хотя от него ускользали планы царя относительно Польши, он ясно сознавал, что, если Россия, следуя за ним, остановилась и замерла на месте, то спустя некоторое время она начнет менять курс, мало-помалу будет отдаляться от него и направится к Англии. Первое указание на это он увидел в отказе обложить колониальные товары почти запретительным тарифом, равно как и в отказе конфисковать контрабандные суда. Вскоре после того, не имея еще сведений о происходящем, по приказанию Александра, размещении войск на западной границе, он узнает, что русские сооружают много укреплений по Двине и Днепру. Конечно, эти работы, предпринятые в видах обороны, вполне законны. Но не для того ли, думается ему, русские так заботливо прикрывают свои границы, чтобы предохранить себя от последствий замышляемой измены? Заключив мир с Турцией, “не захотят ли они заключить его и с Англией? Это немедленно послужит поводом к войне”[88], – говорится в его переписке. Может быть, Наполеон и Ольденбург-то захватил с целью испытать Россию, выведать ее планы, посмотреть, не воспользуется ли она первым же предлогом, чтобы порвать с ним. В ожидании выяснения этой тайны он не увеличивает своих военных сил в Германии и до поры до времени оставляет Даву без поддержки; он ограничивается тем, что преобразовывает первый корпус, не прибавляя к нему ни одного человека, и только торопит с отправкой предметов вооружения в герцогство Варшавское.[89] Он по-прежнему занимается Испанией, торопит Массена покончить с ней, приказывает другим командирам корпусов оказать ему поддержку и помочь сломить сопротивление. Он мысленно переносится то на север, то на юг – от Пиренеев к Висле и обратно, и не знает еще, в какую сторону придется ему направить войска, которые предоставит в его распоряжение новый рекрутский набор.

Когда он был в таком тревожном состоянии – в состоянии, полном сомнений и ожиданий, до него вдруг доходит известие о запретительном указе: в его глазах Это сигнал к тревоге. Указ направлен исключительно против французской торговли. Им русский рынок закрывается для наших произведений; мало того, в нем содержится приказ сжигать их, если бы им удалось проникнуть в Россию. Это громогласный разрыв на экономической почве, на той почве, которая при существующих условиях должна быть существеннейшей основой союза. Наши враги примут этот акт за косвенное поощрение со стороны России, за первый залог. Нет сомнения, думает император, что в настоящую минуту в Лондоне идет ликование, и гнев его прорывается наружу. Он пользуется данной дипломатическому корпусу аудиенцией, чтобы выказать представителям России, в особенности Чернышеву, почти оскорбительную холодность. “Вместо России, сказал он вечером, я много говорил сегодня с Польшей”.[90] В польской колонии в Париже поднялось всеобщее ликование. Члены ее, собиравшиеся в салоне пани Валевской, громко заговорили о своих надеждах. По странному совпадению две польки, Мария Антоновна Нарышкина и Мария Валевская, пользуясь силою своего обаяния, своих ласк, одновременно действуют на обоих императоров в одном и том же духе и нежным голосом защищают дело своей родины.[91]

Но если Наполеон и думает выступить в защиту Польши против России, он решится на это, конечно, не ради прекрасных глаз пани Валевской. Уже теперь, по его приказанию, в департаменте иностранных дел работают над тем, чтобы путем сближения чисел точно установить, вышел ли указ до или после того, как известие о сенатском решении относительно германского побережья дошло до России. Результат этой справки весьма убедителен:[92] сенатское решение сделалось известным в Петербурге 2 января; указ, который вырабатывался долго и втайне, был подписан 31 декабря; следовательно, он не был ответом на поступок, который Россия могла счесть за оскорбление. Это была заранее обдуманная, исходящая непосредственно от самой России, враждебная мера. Несколько времени спустя, огласка, данная русскими протесту по поводу Ольденбурга – этот прием привлечь на свою сторону Европу и сделать ее судьей своего дела, усиливает и подтверждает подозрения императора. Сомнению нет более места: Россия с каждым днем все более стремится отделиться от него и избавиться от союза. Он высказал эту мысль в следующих словах: “Вот еще большая планета, которая берет ложное направление. Я перестаю понимать ее движение: она может действовать так только при намерении нас покинуть. Будем же настороже и примем меры, какие требуются благоразумием и осторожностью”.[93] Тогда после трех бессонных, посвященных глубокому размышлению ночей, в продолжение которых он взвешивал расходы, которых потребуют усиленные вооружения и своевременное их выполнение, он решается сделать чрезвычайный расход в сто миллионов и начать готовиться к войне.[94]

Но из этого вовсе не следует, чтобы он считал нужным спешить с военными приготовлениями или ограждать себя от возможных случайностей близкой войны. По его расчету, нет повода торопиться. Следует только положить начало, но нужно, чтобы все делалось обстоятельно, спокойно, осторожно, а главное – в глубокой тайне. Он думает, что движение России по направлению к Англии будет продолжаться так же, как и началось, то есть шаг за шагом, с известной последовательностью; что оно т кончится ранее середины или конца года, и что нетрудно будет оттянуть конфликт до 1812 г. Наполеон думает, что война на Севере не дело ближайшего будущего, но что вероятность ее увеличивается с каждым днем и что избегнуть ее делается все труднее. Идея о войне, имевшая до сих пор смутный неопределенный характер, формулируется в его уме в ясных, определенных выражениях. Контуры ее определяются, обозначается остов, обрисовываются главные черты и в уме его создается глубокий, колоссальный план, который может быть подготовлен в течение года.

Если ему придется вести войну, он намерен не только вести, но даже и начать ее на территории врага, ибо только при этом условии она может дать крупные результаты и будет иметь значение. Поражения, нанесенные русским в Германии и Польше, например; Аустерлиц и Фридланд – нанесли удар гордости царя и знати, но не затронули жизненных функций русского государства, не ограничили заметно ни его могущества, ни способности к дальнейшему распространению. В настоящее время требуется большее: нужен Аустерлиц или Фридланд в самой России, нужно нанести рану столь глубокую, чтобы можно было предписать побежденным как условия мира отказаться от их наступательных действий, заставить их отодвинуть свои границы к Востоку, уйти в Азию. Как же думает действовать Наполеон для достижения столь решительного успеха, если ему удастся вступить в Россию? Каков будет план его действий в России? По каким путям пойдут там его войска? Его мысль не касается еще этих сторон предстоящего предприятия. Веруя в свой стратегический и тактический гений, полагаясь на свое вдохновение, он уверен, что будет одерживать в России победу за победой, лишь бы ему удалось проникнуть туда и сразу же ввести от четырех до пятисот тысяч человек; лишь бы эти войска были настолько снабжены всем необходимым (одеждой, боевыми припасами и провиантом), чтобы в продолжение нескольких месяцев просуществовать и действовать в огромной, безлюдной и малообследованной стране. Прежде всего он подходит к главному вопросу. Как незаметным образом доставить французские силы до границ России, как затем перекинуть их в Россию со всем снаряжением и вполне организованным тылом; как устроить таким образом, чтобы наши армии вступили в Литву такими же свежими и так же хорошо снаряженными, как если бы они только что вышли из Страсбурга или Майнца; как обеспечить их военными припасами, транспортом и провиантом в стране, где придется все везти с собой, в стране, которая находится на расстоянии восьмисот лье от наших границ. Он думает, что если ему удастся разрешить эту задачу, доведя до чудесного дело организации и предусмотрительности, его дело выиграно. По его мнению, когда дело идет о нападении на Россию, секрет победы всецело заключается в искусстве подготовиться к войне; и он, который без подготовки, с собранными наспех войсками, вел столько войн, думает, что ему потребуется не менее года, чтобы тщательно обдумать и подготовить нападение; чтобы собрать военным средства; чтобы довести их до беспримерного совершенства, перенести на место действий и доставить к границам России вполне готовыми к бою.

Но дадут ли ему русские довести до конца его продолжительный и упорный труд? Не постараются ли они предупредить нас, занять раньше нас Польшу и Германию? Наполеон не считает нужным бояться этого. Совершенно не ведая того, что творится в западных губерниях России, он думает, что все войска, которыми располагает Россия, задержаны на Дунае, что в ней самой только гарнизоны. Он полагает, что Александр, занятый Турцией так же, как он Испанией, и не подумает изменить ему, пока не избавится от этой обузы. Но ясно, что мир с турками не за горами. Судя по положению дел, это вопрос нескольких месяцев. Очевидно, что как только в предстоящей весной кампании русским представится случай одержать решительную победу, мир будет заключен. Следовательно, весьма вероятно, что летом русские войска возвратятся к западным границам России, займут оборонительные линии и укрепленные лагеря и сделаются внушительной силой. Без сомнения, это-то время и наметил себе царь, чтобы снова завязать сношения с Англией и покинуть нас. Если Наполеон отложит до этого времени приготовления к войне, если он не перебросит заблаговременно части своих войск в Германию, можно опасаться, что, узнав о движении наших войск, русские не устоят перед искушением, что они воспользуются своим кратковременным преимуществом, перейдут границы и разрушат или, по меньшей мере, выбьют из колеи направленные против них огромные военные приготовления. Итак, необходимо, чтобы к предполагаемому времени наши первые движения были уже выполнены, чтобы у Франции в Северной Германии было достаточно войск – не для того, чтобы напасть на русских, а чтобы не позволить перейти в наступление, чтобы помешать им что-либо сделать, дать им почувствовать свою силу и преградить дорогу. Наполеон решает, что до конца весны корпус Даву втихомолку будет преобразован в восьмидесятитысячную армию, в состав которой войдут его лучшие войска; что эта армия будет под командой самого надежного и обстоятельного из начальников; что она будет подкреплена немецкими войсками и доведет свои колонны до Штеттина и линии Одера, чтобы иметь возможность при первой же тревоге прийти на Вислу раньше русских. Он решает, что Данциг, который в изобилии будет снабжен людьми и боевыми припасами, будет главным центром сопротивления и первоклассной крепостью. Следовательно, когда русские передвинутся с юга на северо-запад и направятся во французскую Германию, они очутятся перед двумя незаметно созданными препятствиями. Сперва Данциг, который будет служить точкой опоры герцогству Варшавскому, далее – расположенная на обоих берегах Эльбы армия Даву. Они натолкнутся на внушительную часть французских сил, тогда как воображают, что все силы Франции направлены в Испанию и поглощены полуостровом. Захват французами выгодного стратегического положения запрет русских внутри их собственных границ. Наполеон задержит их на конце своей шпаги, которую он коварно подставит им, незаметно продвинув ее через всю Германию до самой Вислы.[95] По мнению императора, под такой угрозой Россия, вероятно, не дерзнет обнаружить своих планов, не посмеет сбросить с себя маску союза. Вероятно, что император Александр смутится, начнет колебаться, поведет двойственную игру, откроет переговоры. Наполеон поступит точно так же. “Возможно, пишет он Даву, что начнутся объяснения, и мы оба постараемся выиграть время”[96]. Тем временем, под прикрытием развернутых защитной завесой в Германии войск, будут сформированы войска второй и третьей линий. В тылу восьмидесяти тысяч Даву император соберет вчетверо больше. На Рейне, в Голландии, Северной Франции, Майнце, Везеле, Утрехте, Булоне, за Альпами, в верхней Италии будут устроены военные лагеря, т. е. огромные вместилища людей и запасов, из которых те и другие мало-помалу разольются по всей Германии. В надлежащий момент эти войска присоединятся к армии Даву, станут позади нее или рядом с ней, доведут великую армию до ужасающих размеров, подготовятся к нападению, и тогда занятые на севере Германии оборонительные позиции превратятся в базу для наступления. Вместе с тем, не довольствуясь содействием всех своих вассалов – северных и южных немцев, швейцарцев, итальянцев, иллирийцев, испанцев, португальцев – император хочет обратиться к государствам, номинально сохранившим независимость: к Пруссии, Австрии, Турции и Швеции. В то время, как Александр надеется, что два из этих государств сохранят нейтралитет, а другие два перейдут на его сторону, Наполеон уверен, что войска всех четырех государств войдут в состав его полков. Таким образом, допуская, что переговоры с Александром не приведут ни к какому результату и что он не добьется от России точных гарантий ее верности союзу. Наполеон будет располагать против нее в начале 1812 г. всей старой Европой – притом, Европой, которая будет заблаговременно поставлена на военную ногу, войска которой будут организованы, дисциплинированы, соединены в бригады, мобилизованы, сосредоточены в одном месте и составят одну громадную штурмовую колонну. Вот в каком виде представляется ему будущее.