"Ян Гус. Его жизнь и реформаторская деятельность" - читать интересную книгу автора (Филиппов Михаил Михайлович)

Глава II

Влияние Виклифа на Гуса. – Первые годы проповедничества. – Осуждение пражскими богословами учения Виклифа. – Новый архиепископ Збынек. – Борьба Гуса с народными суевериями и осуждение им мнимых чудес. – Гус как чешский народный писатель: реформа правописания и слова

Было время, когда почти всю деятельность Гуса приписывали влиянию английского философа и богослова Виклифа. Даже глава чешской исторической школы, Палацкий, сначала поддерживал этот взгляд, установившийся еще с XV века, когда враги Гуса старались выставить его прямым учеником английского “еретика”[1].

Учение Виклифа известно. Сначала этот богослов и философ схоластической “реалистической” школы выступал только против чрезмерных притязаний Рима; мало-помалу полемика увлекла его и он стал порицать и критиковать само учение римской церкви. В 1382 году в Лондоне был созван собор, на котором обсуждались 24 положения, извлеченные из сочинений Виклифа. Собор признал эти тезисы частью еретическими, частью ошибочными; тем не менее, Виклиф никогда не был серьезно преследуем и спокойно умер в 1385 году, то есть за 15 лет до вступления Гуса на проповедническое поприще.

Без всякого сомнения, некоторые из философских сочинений Виклифа были довольно распространены в Праге, куда их занесли студенты, ездившие в Оксфорд слушать английских профессоров. В XIV и XV веках сношения между университетами были довольно оживленны, чему много способствовало существование общего научного языка – латыни, которая тогда еще не была мертвечиной, какою стала в наше время. До изобретения и распространения книгопечатания личное посещение чужеземных университетов было одним из главных способов умножения знаний: даже профессора прибегали к этому способу. В конце XIV века оживлению сношений между Чешским королевством и Англией способствовал брак дочери Карла IV с английским королем Ричардом II. Все это факты, говорящие в пользу английского влияния на Гуса. Отвергать основательно знакомства Гуса с книгами Виклифа нельзя; но возникает вопрос: когда и какие сочинения Виклифа стали известны Гусу? Теперь можно считать доказанным, что с богословской критикой Виклифа Гус ознакомился основательно уже после того, как начал свою проповедническую деятельность в Вифлеемской часовне, то есть когда его собственные убеждения успели сложиться почти окончательно. Значительно раньше Гус ознакомился лишь с философскими трактатами Виклифа[2].

Как философ, Виклиф был одним из самых горячих сторонников схоластического реализма, приписывавшего реальное существование отвлеченным понятиям; с этим учением боролись так называемые номиналисты, придававшие отвлеченным идеям значение лишь символов и знаков. Философские взгляды Виклифа встретили в Пражском университете довольно хороший прием; его положения часто были принимаемы в основу лекций даже самыми рьяными католиками. Гус, еще до начала своего проповедничества, собственноручно переписывал некоторые трактаты Виклифа. Одна такая рукопись (1398 г.) хранится в Стокгольмской библиотеке, куда ее завезли шведы после взятия ими Праги во время тридцатилетней войны. На полях этой рукописи Гус сделал от себя некоторые примечания, из которых видно его глубокое уважение к автору. Некоторые положения Виклифа еще как будто пугали Гуса. В одном месте он приписал: “Пусть Господь даст Виклифу царствие небесное! О Виклиф, Виклиф! не одному человеку ты вскружишь голову!”

Один позднейший таборитский писатель – табориты, как известно, были последователями Гуса, – утверждает, что сам Гус однажды сказал: “Книги Виклифа открыли мне глаза, и я читал их и перечитывал”. Слов этих нельзя принимать буквально. Одной из главных черт характера Гуса были постоянные поиски истины, и он никому, в том числе и Виклифу, не верил на слово, не убедившись собственным разумом, самостоятельным мышлением, в справедливости того или иного положения. Гус тотчас же отказывался от осознанного заблуждения; но если он был в чем-либо убежден, для него не существовало авторитетов. Поэтому и в учении Виклифа он принимал далеко не все, а то, что принял, вполне согласовалось с убеждениями, выработанными Гусом самостоятельно. Так, например, отношение Гуса к папской власти было, прежде всего, вызвано сознательным отношением к окружавшей его действительности. В одной из ранних своих проповедей Гус уже смело высказывается против притязаний Рима и сознается, что грубо заблуждался, считая папу непогрешимым. “Впрочем, – говорит Гус, – я и самого себя считал очень хорошим человеком, пока не ознакомился основательно с Писанием”.

Легко понять значение подобных проповедей для тогдашней Праги. Почва для восприятия их была готова в самом народе. Но эпоха вполне критического отношения Гуса к католицизму наступила не сразу: сначала он заботился преимущественно о внутреннем самоусовершенствовании, о перевоспитании своей личности; затем выступил против пороков духовенства, но еще с надеждой, что церковь последует его собственному примеру и очистится собственными силами. Лишь в самые последние годы жизни Гус с прискорбием убедился, что его надежды были напрасны.

В самом начале своего проповедничества Гус приобрел такую популярность, что, несмотря на молодые лета, был избран (по тогдашним правилам – на одно полугодие) – ректором Пражского университета. Большинство чешских профессоров, все тогдашние знаменитости, были приятелями Гуса, например, бывший его учитель Станислав из Цнойма. Немецкие профессора, принадлежавшие, большей частью, к школе номиналистов, сложили следующую сатирическую родословную Гуса: “Станислав из Цнойма родил Петра из Цнойма; Петр из Цнойма родил Степана из Пальча; Степан из Пальча родил Яна Гуса”. Все перечисленные здесь имена принадлежат магистрам, бывшим в то время в самых приятельских отношениях с Гусом.

Спор между реализмом и номинализмом, хотя и играл некоторую роль в истории Пражского университета и в жизни Гуса, все же не значил так много, как полемика, возгоревшаяся в Праге около 1403 года из-за богословского учения Виклифа. Эти препирательства, впрочем, были возбуждены не Гусом и не он оказался самым рьяным бойцом за Виклифа. Богословские трактаты Виклифа были впервые распространены в Праге приехавшим из Оксфорда близким другом Гуса, Иеронимом Пражским. Почин в деле преследования “английской ереси” был сделан немецкими профессорами, действовавшими, без всякого сомнения, как по своему крайнему разумению, так и по внушению пражского архиепископа.

С самого дня своего основания Пражский университет не был чисто чешским национальным учреждением. Он служил главным умственным центром не только для чехов, но и для немцев. Основанный Карлом IV, Пражский университет имел в конце XIV и начале XV века лишь двух равных соперников – университеты Парижский и Оксфордский.

Личный состав университета – как профессора, так и студенты – разделялись на четыре нации: чешскую, польскую, баварскую и саксонскую. Эпохой наивысшего процветания Пражского университета были семидесятые и восьмидесятые годы XIV столетия, когда в нем числилось до 11 тысяч студентов. С 1363 по 1392 год были, правда, основаны университеты: Краковский, Венский, Гейдельбергский, Кельнский и Эрфуртский, но все они, по сравнению с Пражским, имели значение лишь провинциальных центров. С 1367 по 1408 год Пражский университет выдал, по одному факультету свободных искусств, 844 магистерских диплома и 3823 диплома на бакалавра. Организация университета была такова, что обеспечивала полное господство немецкой партии. Хотя все четыре “нации” имели равные права, но в сущности три из них были немецкие, так как в польскую нацию записывались главным образом силезские немцы.

При всей своей терпимости и миролюбии Гус нередко выступал против чрезмерных притязаний немецких профессоров. Что Гус не был враждебен немцам, доказывается самим избранием его в ректоры, чего нельзя было достичь против воли немецкого большинства; но он нередко говорил, что в чешском королевстве чехи должны занимать такие же места, как французы во Франции и немцы в Германии.

Высшее пражское духовенство взяло в университетском вопросе, как и в политических распрях, сторону немецкой партии и даже тайно подстрекало немцев против чехов. В 1403 году после Гуса ректором был избран баварец Вальтер Геррасер. Один немецкий магистр, Гюбнер, явился в роли зачинщика новой университетской распри. Как полагают, по поручению самого архиепископа, Гюбнер рассмотрел недавно перед тем появившиеся в Праге богословские трактаты Виклифа, извлек из них 21 положение, к которым присоединил 24 пункта, осужденные лондонским собором, и все это препроводил в архиепископский капитул. Официал Кбель и пражский каноник Нос отправили эти 45 пунктов ректору Геррасеру, а этот последний немедленно созвал совет из всех пражских докторов и магистров.

Заседание, на котором обсуждался вопрос о тезисах Виклифа, было весьма бурным. Главным защитником тезисов оказались бывший учитель Гуса, Станислав из Цнойма, и приятель Гуса, Степан из Пальча. Один из чешских магистров, Николай из Литомышля, закричал Гюбнеру: “Ты извлек эти положения неправедным, лживым, клеветническим способом!” Гус, в свою очередь, сказал: “Такие подделыватели книг, по моему мнению, более виновны, чем те два торговца, которых несколько дней тому назад сожгли на площади за подделку шафрана”. Но нашлись магистры, возражавшие Гюбнеру прямо по существу дела. Степан из Пальча бросил на стол экземпляр книги Виклифа и воскликнул: “Пусть, кто хочет – встанет и скажет что-либо против единого слова в этой книге: я берусь защищать”. Еще резче говорил Станислав из Цнойма: “Я берусь, – сказал он, – доказать, что из этих 45 тезисов ни одного нельзя назвать ни еретическим, ни ложным”. Это заявление до того скандализировало собрание, что некоторые из старших профессоров вышли из зала. Оставшиеся значительным большинством голосов постановили: воспретить как публичное, так и частное преподавание 45 тезисов, – решение, впоследствии игравшее важную роль в судьбе Гуса.

На первых порах осуждение 45 тезисов Виклифа нимало не поколебало положения Гуса ни в университете, ни на проповеднической кафедре. Популярность Гуса постоянно возрастала и, между прочим, увеличению ее способствовали многие пражские женщины, которые настолько увлекались проповедями Гуса, что нарочно селились близ Вифлеемской часовни. На них-то и намекает Гус в одной из своих проповедей, говоря, что некоторые женщины умнее и добрее отстаивают истину, нежели иные доктора богословия. Следует заметить, что Гус вообще был весьма застенчив и робок с женщинами; робость эта иногда доходила до подозрительности; но, убедившись в том, что он имеет дело с женщиной скромной и одушевленной высшими нравственными побуждениями, Гус тотчас изменял свое обращение и относился к таким женщинам просто и по-братски. В то время многие чешские дворянки отличались набожностью, доходившей до аскетического отречения от мира. Не вступая в монастыри, где жизнь часто вовсе не согласовывалась с монашеским обетом, эти дворянки проводили время в молитве и посте. Среди них попадались личности, в высшей степени восторженные и как раз пригодные для распространения новых учений. Такова была, например, Анешка из Штитного, дочь писателя Томаша, проводившая время то в составлении списков с сочинений покойного отца, то в посещении Вифлеемской часовни. В той же местности жила одна девица Петра, о которой Гус говорит, что она вела вполне святую жизнь. Такова же была вдова Катерина Каплержова, устроившая нечто вроде вдовьего и девичьего приюта в своем доме. Это появление женщин, не удовлетворявшихся официальными монастырями, в которых видели более соблазна, чем благочестия, в высшей степени характеризует тогдашние церковные порядки и является еще одним доказательством необходимости реформы, которую проповедовал Гус. Положение Гуса, казалось, стало еще более прочным, когда пражским архиепископом был назначен еще не старый прелат Збынек. Новый архиепископ очень мало понимал в богословских делах, но был храбрым воином и не терпел ханжей и суеверов. Мечом он владел гораздо искуснее, чем крестом, и о нем говорили, что он сел за азбуку лишь тогда, когда был назначен архиепископом. На самом деле он получил обычное светское воспитание тогдашних чешских феодалов. “In doctrina sancta nullus (в богословии ничего не смыслит”), – пишет о нем современный летописец, в остальном осыпающий архиепископа похвалами. Новый архиепископ отнесся к Гусу с доверием. Он назначил Гуса и его приятеля Станислава из Цнойма “синодальными проповедниками” – обязанность весьма важная, состоявшая в произнесении наставлений духовенству. Архиепископ написал, кроме того, Гусу, чтобы он докладывал ему лично или письменно о всех замеченных злоупотреблениях.

В роли синодального проповедника Гус мог действовать еще смелее прежнего. К этому времени слава его так возросла, что даже враги Гуса отзывались о нем с уважением. Он вел жизнь аскета. Изнуряя себя постами и бессонными ночами, Гус становился неузнаваем. Его бледное, исхудалое лицо, украшенное бородою, которой Гус не брил, по обычаю многих западнославянских католических священников, его задумчивые глаза, как бы занятые внутренним созерцанием, поражали зрителей еще прежде, чем раздавался его голос. Один из личных врагов Гуса пишет о нем: “Жизнь его была сурова, поведение безупречно, бескорыстие такое, что он никогда ничего не брал за требы и не принимал никаких даров и приношений”. Красноречие Гуса было своеобразно. Он не поражал сразу слушателей, речь его не была ни пылкою, ни блестящею, но оставляла глубокое и прочное впечатление. На слушателей действовала, главным образом, сила и искренность его убеждения. “Он был неутомим, – пишет о Гусе один чешский писатель, – он постоянно утешал, проповедовал и писал”. В проповедях Гус не щадил и духовных лиц; он не останавливался и перед порицанием своего покровителя – архиепископа.

Обличения Гуса были суровы и беспощадны. Он говорил о высокомерии духовенства, о погоне за иерархическими повышениями, о корыстолюбии и жадности. В своих синодальных проповедях Гус не касался католической догмы, но обличения нажили ему гораздо больше врагов, чем если бы он произносил самые еретические мнения. Щадя догму, Гус проповедовал главным образом необходимость согласования веры с делами. “Напрасно думают, – говорил Гус в одной из проповедей, – что легче заслужить прощение грехов, сооружая храмы, чем если помогаешь бедным”. Во всех проповедях Гуса учение о деятельной помощи ближнему всегда занимает первое место. Некоторые его выражения чрезвычайно смелы для того времени. “Лучше – говорил он, – употребить грош на божье дело при жизни, чем оставить священникам, по духовному завещанию, столько золота, чтобы им можно было заполнить все пространство между небом и землею”. Ведя аскетическую жизнь, Гус вовсе не указывал другим на физическое воздержание, как на существенное средство спасения души. “Лучше, – говорит он, – снести без гнева одну обиду, чем изломать на своей спине столько прутьев, сколько может доставить целый лес”. “Лучше унизиться перед низшим себя, нежели совершить богомолье с одного края земли до другого”. Гус резко порицал духовных лиц, злоупотреблявших правом отлучения, и советовал им сначала отлучить самих себя от грехов и пороков. Задолго до Лютера он громил продавцов индульгенций и хищных монахов, “которые, с дозволением или без дозволения, устраивают никому неизвестные празднества, выдумывают чудеса, грабят бедный народ и разрушают Христову церковь”. Советуя духовенству обратиться к примерам первых веков христианства, Гус, однако, нисколько не идеализировал официального византийского благочестия; еще менее идеализировал он папскую власть. “Христос, – говорит Гус, – запретил своим ученикам всякую мирскую власть; но слова его были забыты с тех пор, как император Константин дал папе царство... Богатство отравило и испортило церковь. Откуда войны, отлучения, ссоры между папами и епископами? Собаки грызутся из-за кости. Отнимите кость – и мир будет восстановлен... Откуда подкуп, симония, откуда наглость духовных лиц, откуда прелюбодеяния? Все от этого яда”.

Народ, давно подготовленный к таким речам, с восторгом слушал Гуса; духовенство еще не смело идти против влияния архиепископа, многих феодалов и самого двора. Королева София явно покровительствовала Гусу и назначила его своим капелланом и исповедником.

Не менее смело и энергично действовал Гус, искореняя народные суеверия. Он понимал, что корыстолюбивое духовенство и невежественный народ – это два элемента, постоянно идущие рука об руку. В этом случае Гуса поддерживал также архиепископ, не веривший ни в какие чудеса.

До сведения архиепископа дошло, между прочим, что в маленьком городишке Вильснак, подле Виттенберга, находится будто бы необычайная драгоценность, а именно живая кровь Христова, – разумеется, чудотворная и исцеляющая больных. Народ стремился тысячами в этот городок, не только из Северной, Германии, но и из всей Средней Европы. Пражские монахи также поддерживали славу Вильснака, возвратившиеся богомольцы рассказывали о чудесах. Архиепископ Збынек решил, наконец, исследовать вопрос и назначил комиссию из трех магистров. Одним из них был Гус. Исследование показало, что все так называемые чудеса были обманом легковерных людей. Об одном хромом мальчике говорили, что он получил чудесное исцеление: оказалось, что у него нога болит хуже прежнего. Один пражский житель, явившись на богомолье в Вильснак, пожертвовал в храм серебряную руку, надеясь исцелить свою, пораженную параличом. Не получив исцеления, он нарочно остался еще на несколько дней. Стоя в храме, он увидел, что на кафедру взошел священник, который, показывая народу серебряную руку, стал торжественно рассказывать об исцелении. Тут больной не выдержал и закричал: “Поп, зачем лжешь! у меня рука такая же, как и была!” В таком роде оказались и прочие чудеса. Результатом этого исследования, произведенного, главным образом, Гусом, было издание архиепископского повеления, чтобы раз в месяц в каждом приходе произносилась проповедь против путешествия на богомолье в Вильснак. Сверх того, архиепископ поручил Гусу написать ученый трактат по этому предмету. Гус написал сочинение, в котором доказывал, что ни одна капля крови Христа не может теперь где-либо находиться. Рассуждая о крови Христовой, Гусу поневоле пришлось коснуться католического учения об евхаристии. Критика Гуса в этом случае не идет вразрез с католической догмой, но и не сходится с ней. Гус доказывает, что в таинстве причащения следует допускать только “невидимое” присутствие крови и плоти. Что касается чудес вообще, Гус высказывается об этом весьма прямо. “Требование чудес, – говорит он, – есть доказательство маловерия. Истинному христианину не надо ни знамений, ни чудес... Если бы священники твердо держались Евангелия, они предпочли бы говорить народу об учении Христа, вместо того чтобы рассказывать о мнимых чудесах”.

Коснувшись первых сочинений Гуса, необходимо сказать несколько слов о собственно литературном их значении. Хотя историческая роль Гуса основана более на его жизни, чем на его книгах, но как писатель Гус смело может быть сопоставлен с Лютером. То, что Лютер сделал для немецкой речи, сделано Гусом для чешского языка. Его чешские сочинения освободили литературную чешскую речь от условной ходульной риторики и сблизили ее с народным языком. Слог Гуса чист и ясен и вполне соответствует ясности его мыслей. Стремясь к правдивости и простоте во всем, Гус обнаружил эти качества даже в своей реформе чешского правописания. Прежние сложные и неуклюжие сочетания согласных он заменил так называемыми диакритическими знаками, обозначающими шипящие звуки, например, ш, ч, ж. С небольшими изменениями правописание Гуса удержалось в чешской литературе до сих пор; подобное же правописание принято теперь всеми западными славянами (чехи, словаки, лужичане), кроме поляков, и теми из южных (хорваты, словенцы), которые пишут латинскими буквами. В последнее время даже в польской литературе были попытки усвоить правописание Гуса.