"Сергей Буртяк. Кот (Женщинам читать не рекомендуется)" - читать интересную книгу автора

дескать, освободилась от всего земного, понимает: все это лишнее; не стоит
ее травмировать, пока она рядом с нами находится. Старший-средний услыхал
конец разговора и решил поучаствовать.
- Это в смысле, ее жаба задушит, типа? Да?
- Что-что?... А... знаете, никто ведь точно ничего не скажет. Может
быть, ангелы поднимут ее на крыльях и вознесут к Богу. Будем уповать и
молиться.
Священник попрощался и ушел в алтарь.
- Баран ты, - наехал старший-старший, - тебе дело говорят, а ты
выдрючиваешься. Ща нажрешься и беспредел устроишь. Кому-нибудь морду
набьешь. Или начнешь эту... как ее... "стрелку" свою забивать. Ну и что? Вот
тебе и поминки. А ты представь, каково сейчас бате. Там. Откуда ни одна душа
не возвращалась, блин. Может, его там черти мучают или еще что. Мытарства
всякие. Ч╕ мы об этом знаем-то? А раз человек говорит - поп в смысле, -
значит, в курсе. Конечно, мы привыкли, что без водки ничего не делается. Но
это неправильно. Можно и без водки. Тем более поминки. Как ты не
понимаешь-то, брат?
- Да пошел ты...

Народу в "Мельницу" пришло до ядрени хрени. В основном пожрать на
халяву. Сразу водку пооткрывали, стали за усопшего пить, не чокаясь.
Старший-старший за покойника и детей его сирот упился в такую помойку, что
одному почетному гостю морду пытался набить, а когда не получилось
(оттащили), стал с ним "стрелу" забивать, типа - разборки. А тот - просто
старый еврей преклонных годов, щуплый, сутулый, хромой, с носом как
баклажан, какие там стрелки-белки. Помирить не помирили, но кое-как
устаканили ситуацию. Скоро старший-старший заснул тут же, под стенкой.
Старший-средний весь день мирно сидел - пил, правда, но втихаря. Потом
расплакался, уже к вечеру ближе, к ночи. Егор его успокаивал.
В конце концов старший-средний распсиховался, стал "волыной" махать,
обещал всех паскуд-докторишек грохнуть, а заодно и ментов поганых, за то,
что родителя его не уберегли. Один раз пальнул-таки в пол, да так сам
удивился, что из "Мельницы" выскочил, оседлал отцовского "козлика" и дернул.
Мельник завел себе как-то давно допотопный "уазик" для всяких хозяйственных
нужд, и, естественно, называли его все "козлом". Ну вот... Выбежал, значит,
Мельников-средний и ускакал на "козле". Месяца два их обоих не видели.
Весь этот вечер Егору не давал покоя последний разговор с отцом. За
день до смерти отец позвал Егора в палату и, захлебываясь дыханием, сипло
рассказал нечто, похожее на бред умирающего.
Смысл дошел позднее, а тогда, в белой комнате со сплетениями мягких
трубок, кислородными кранами, нагромождением бутылок и электроприборов, Егор
просто смотрел на этого полузнакомого осунувшегося человека, в котором с
трудом узнавал отца.
Мельников-старший почти не шевелился. Егор с удивлением обнаружил, что
у отца светло-серые глаза - как-то особо они выделялись теперь на бледном
лице, - а еще седые лохматые брови и одна рассечена белым, давно
зарубцованным шрамом.
Егор смотрел на отца осторожно, словно боялся взглядом обидеть или
сообщить что-то лишнее, и слушал (как тогда казалось) одни интонации. И они
ему не понравились. Мельников-старший говорил о жене. И о сыне. Четвертом.