"Уильям Берроуз. Дневники Ли" - читать интересную книгу автора

черты его лица выглядели невыразительными, затем они неожиданно приобретали
отчетливость, острые и очищенные от вспышек упорства. Он излучал
электричество, насыщавшее его мешковатую одежду, его в железной оправе очки,
его грязную серую фетровую шляпу. Эти вещи кругом узнавались как предметы,
принадлежащие Ли.
Его лицо напоминало фотографию с многократным наложением изображения,
запечатлевшую материализовавшийся дух, никогда по-настоящему не любивший ни
мужчину, ни женщину. Тем не менее он был одержим острой необходимостью
воплотить свою любовь, изменить сущее. Обычно, он подбирал кого-нибудь, кто
не мог ответить ему взаимностью, с тем, чтобы он - с осторожностью, как
пробуют лед, хотя в случае с ним опасность заключалась не в том, что лед
проломится, но что он мог выдержать вес - взвалить бремя неспособности
полюбить на партнера.
Объекты его неловкой любви считали себя обязанными заявить о
нейтралитете, ощущая себя в центре борьбы темных сил, не в опасности как
таковой, но рискующими оказаться на линии огня. Ли никогда не действовал по
сценарию "убить любовника и себя". По сути, любовник всегда оставался
Посторонним, Чужаком, Наблюдателем.

Ходил на обед к Брайону Гайсину в Медину: Брайон, Дэйв Мортон, Лейф и
Марв, и статный новозеландец, который в Зоне проездом. Ужасный безмозглый
агрегат. Мортон спросил меня: "Как долго вы пробыли в медицинском колледже,
пока они не обнаружили, что вы не труп?"
Стандартные многозначительные фразы для проверки чужака. Брайон
говорит: "Мои туфли какие-то не такие", и за обедом принимается за их
чистку.
Марв говорит: "Я так чувствителен к этим словам. Мне бы не хотелось,
чтобы вы произносили их," вращая на юного незнакомца своими круглыми серыми
глазами, с трещинками и подернутые дымкой словно расколотый мрамор... О,
Господи!
Но все это просто пустяки. Оглядывая комнату, я неожиданно понял, что
другие люди были просто образами кошмарного сна при пробуждении, когда не
возможен никакой контакт.
В каком-то смысле эта встреча была еще хуже сборища настоящих
обывателей, какого-нибудь собрания сент-луисского провинциального клуба, в
котором прошло мое детство. Там правит бал тоскливый формализм. Это просто
тупо, это было ужасно, говорило о конечном тупике в общении. Ничего из того,
что нужно было сказать, сказано не было. Сухой треск фикции и гниения
наполнял комнату своей гибельной частотой, звуком, похожим на трение крыльев
насекомого.
Сон: я - в Интерзоне несколько лет тому назад. Встречаю старого гомика,
который все реплики перекручивает в устаревшие многозначительные намеки
голубых. Ничего кроме зла я в этом бессмысленном стоянии не вижу. Мы
встречаемся с двумя лесбиянками, и они здороваются: "Привет, мальчики,"
мертвое ритуальное приветствие, от которого я с отвращением отворачиваюсь.
Гом следует за мной, заходит со мной в дом. Меня тошнит - такое ощущение,
словно ко мне прицепилось отвратительное насекомое.
Я шагаю по сухой белой дороге на окраине города. Здесь опасно. В
воздухе сухой коричневый вибрирующий треск или частота, похожая на трение
крыльев насекомого. Я прохожу через деревню: над конструкциями из проволоки