"Тарас Бурмистров. Вечерняя земля" - читать интересную книгу автора

Я показал ему свои документы, подивившись про себя странной схожести
поведения наших тоталитарных и свободных европейских органов охраны порядка.
- Bien. Je ferme la gare, monsieur. Vous ne pouvez pas rester ici.
Я не совсем понял то, что он говорил - к бельгийскому французскому надо
было еще привыкнуть - но жест, сопроводивший эту краткую речь, был
достаточно красноречив и недвусмыслен. Кажется, в эту ночь мне предстояло
заняться осмотром достопримечательностей Брюсселя. Выразительно пожав
плечами, я двинулся к выходу.
На улице холодный ветер и темень сразу освежили мое восприятие. Идти
было некуда. Уже третью ночь я проводил без сна; от переутомления и избытка
впечатлений то хищное любопытство, что снедало меня в первые дни по прибытии
в Европу, начало совсем сникать и выдыхаться. Меня уже не радовала и не
удивляла, как прежде, сама мысль, что я нахожусь в тех краях, о которых я
мечтал так давно и ревностно, меня не будоражило сознание того, что рядом, в
двух шагах, находятся великие произведения искусства, великие свидетельства
бурной и угасшей исторической жизни, дворцы, соборы, башни, улицы... Мне
хотелось только найти спокойное и теплое пристанище, в котором я мог бы
переждать до утра. Помедлив в нерешительности немного у вокзала (бравые
полицейские в это время закрывали щитами вход), я двинулся в ту сторону,
где, как мне казалось, находился исторический центр.
Город спал. Улицы были пустынны и безжизненны, темнели таинственно окна
в домах, только соборы освещены были снаружи недвижным, мертвенным
люминесцентным светом - настолько бледным, что отчетливо виднелись звезды
над их крышами. Свежий, веселый ветер бил в лицо, трепал кроны деревьев,
раскачивал фонари, подвешенные на цепях. Все это так живо мне напомнило мою
родину - недоставало только вихря снежинок под фонарем, промерзшей
наблюдательной вышки, забора, обтянутого колючей проволокой и автомата за
спиной, да еще бесконечной равнины, покрытой снежными сугробами, да багровой
луны, встающей над горизонтом - что я невольно тряхнул головой, отгоняя
наваждение. Я был в свободной Европе. Странно, однако, подумалось мне, как
яростно наши властители дум всегда третировали европейскую вольницу.
"Безумство гибельной свободы", как однажды выразился Пушкин. "От свободы все
бегут", высказывался Розанов. "Франция гибнет и уже почти погибла в
судорожных усилиях достигнуть просто глупой темы - свободы". Впрочем, и
Европа ведь в долгу не оставалась. Да и что с нами было церемониться, с
восточной деспотией.
Чем дольше я шел по ночному городу, тем удивительней мне было это
полное отсутствие на улицах каких-либо признаков жизни. Казалось, жители
оставили город, и оставили совсем недавно, поспешно бросив все, что в нем
было. Обычно в крупных мегаполисах и в самые глухие часы не замирает жизнь;
даже в деревнях по ночам тишину нарушает хотя бы лай собак - здесь же
запустение было настолько полным, что если бы мне и встретился вдруг
случайный прохожий, я, наверно, принял бы его за привидение. Я медленно брел
по мостовой прямо посреди улицы, пересекал площадь за площадью,
останавливался, как зачарованный, перед огромными готическими соборами,
стремительно взмывавшими ввысь передо мной; и постепенно, исподволь меня
стало охватывать какое-то грустное и даже ностальгическое чувство. Все эти
грандиозные памятники ушедшей навсегда эпохи когда-то вызывались к жизни
неистовым творческим порывом; в то время тот народ, что их порождал, жил
настоящей, плодотворной, полной смысла и значения исторической жизнью;