"Юлий Буркин. Какукавка ("Если", #7, 2002)" - читать интересную книгу автора

Учебник истории литературы, том Шекспира, том Чехова, том какого-то
Данте...
- Это еще кто? - спросил я Какукавку.
- Был такой. Итальянец, - неохотно отозвался тот.
- Что-то не слышал, - я полистал книгу со странным названием "Божественная
комедия". - Ничего себе, комедия... - На старинных гравюрах,
иллюстрирующих книгу, изображались самые разнообразные пытки и казни. -
Глобальная книжица. Странно, что я о ней не слышал...
Листавший Какукавкину тетрадку Боб поднял голову и, глядя на меня
сумасшедшими глазами, спросил:
- А ты когда-нибудь слышал про пьесу Чехова "Чайка"?
- Нет, - помотал я головой. - Не было у него такой пьесы, я Чехова всего
читал. Да и пошловато как-то - "Чайка", как наколка у матроса на груди...
- "Дядя Ваня"?
- Не-а.
- А роман Толстого "Анна Каренина" тебе знаком? - спросил Боб, и голос его
становился все страшнее.
Я только снова помотал головой. Боб перелистнул еще страничку:
- Томас Манн... "Иосиф и его братья", "Будденброки", "Доктор Фаустус"...
Вычеркнуто все...
- Не знаю такого писателя, - откликнулся я.
- Та-ак, - протянул Боб, а затем рявкнул на Какукавку так, что у меня
зазвенело в ушах: - Говори! - и сунул ему под нос здоровенный волосатый
кулак.
- Дядя, ну пожалуйста! - подпрыгнул тот. - Я только чуть-чуть не успевал.
Только шесть авторов недопрочел... Я после сессии, через неделю, все верну
на место!..

* * *

"Все вернул на место" Какукавка не после сессии, а сразу. Как он это
сделал, каков механизм, я не знаю. Потому что Боб отправил меня домой,
точнее, выставил вон, а сам остался С Какукавкой тет-а-тет. Разбираться.
По-семейному.
Еще по дороге домой, греясь в такси, я вдруг вспомнил фразу: "Оставь
надежду всяк сюда входящий". И вспомнил, где это было написано... Сейчас
это можно было бы написать на дверях бобовского сарая... Отчетливо
вспомнил я и "Чайку", и "Дядю Ваню". Вспомнил, что Анна Каренина бросилась
под поезд. Вспомнил и Томаса Манна. Бр-р... Лучше бы его Какукавка не
возвращал.

...И мы не говорили с Бобом об этом случае целую неделю. Но вот сегодня он
снова позвонил мне. Рожа на стереоэкране - мрачнее тучи.
- Змееныш-то мой сессию завалил, - сообщил он, и не ясно было - то ли с
сожалением, то ли, наоборот, с удовлетворением.
- Очень жаль, - откликнулся я, хотя на самом деле подумал злорадно: "И
поделом ему".
- Ни хрена не жаль, - возразил Боб моим словам, соглашаясь в то же время с
мыслями, словно их слышал. - Зашел ко мне, сказал,
что завалил, помялся, помялся и ушел. И тетрадку свою как будто бы