"Утраченный портрет" - читать интересную книгу автора (Морочко Вячеслав Петрович)Дейстие первоеВторая половин восемнадцатого века. Главный город Восточной Пруссии – Кенигсберг. Поздний вечер. Комната философа Иммануила Канта: кровать, кресло, стул, стол, на столе – книги, папки с бумагами, горящая свеча в подсвечнике. На кровати мечется больной Кант. Появляются слуга – Лампе и Врач. Врач. Уснул? Лампе. Только что говорил и… бросался к столу… С трудом его уложил. Кант Лампе. Слышите? Кант Лампе. Бредит. Кант. Кто тут? Лампе? Врач. Господин Кант, как вы себя чувствуете? Кант. Когда тебе плохо… кажется, что весь мир никуда не годится. Лампе. Опять бредит. Кант. Лампе… Лампе. Я тут, господин! Кант. Разве я говорю непонятно? Лампе. Вам лучше не разговаривать. Кант Врач. Ваш слуга прав. Самое лучшее было бы дать голове отдохнуть. Кант. Помилуйте… разве это возможно? Врач. В этом – ваше спасение. Кант. Стало быть… мне нет спасения! Врач. Но вам нужен покой! Как мне вас убедить, что вы себя губите? Кант. Убедить Канта!? Попробуйте… Врач Кант. Браво, доктор! Врач. Но при вашей болезни такая дискуссия – равносильна дуэли… Шпаги отравлены, и любая царапина может стоить вам жизни. Кант. Резонно… А знаете, кто он? Врач. Кто бы он ни был, он может вас погубить. Кант. Даже если еще… не родился на свет? Врач. Всякая неосторожная мысль, которую вы нацелите против себя, с намерением угадать ход противника…. может стать роковой. Для меня великая честь врачевать самого Иммануила Канта! Так помогите же мне! Кант. Вы считаете делом чести продлевать мои муки? В таком случае еще больший почет принесет вам моя кончина… Вы сможете говорить, что сам Иммануил Кант испустил дух на ваших руках. Врач. Мне не до шуток. Прошу вас, попробуйте сосредоточиться на каком-нибудь безобидном предмете! Кант Врач. Вам хуже? Кант. О, нет… Врач Кант. А что я, по вашему, делаю? Врач. Плачете! Кант. Извините… Не смог удержаться: до слез рассмешил молодой и надутый индюк! Врач. О ком вы, профессор? Кант. Таким представляется мне… ваш покорный слуга… лет этак тридцать назад. Врач. Особенно веселиться вам тоже нельзя… Вообще – ничего возбуждающего! Кант. Господи! Что же мне остается? Врач. Вот! Вспоминайте о Господе – это всегда благотворно. Кант. Знаете, почему старики всегда – более набожны? Старость… Она подступает, подобно пустыне… Не успел оглянуться… вокруг уже – ни родных, ни друзей, никого… кроме Бога. Врач Кант. Странная парочка. Наверняка… поджидают меня. Врач. Кто они? Кант. Первый раз вижу. Врач. Галлюцинация… Кант. И… презабавная, я вам скажу! Свет гаснет… А когда зажигается снова, на сцене – лужайка парка. На месте, где был темный угол комнаты, – два человека. Один из них, Дионис, бледный темноволосый, лет тридцати пяти, в лице – нечто роковое. Двигаясь, он держит руки по швам, слегка наклоняясь вперед, шатаясь, как после болезни. Второй, Янус, детина «кровь с молоком» в полубюргерской-полудрагунской одежде. В одной руке у него пакет, другой – он поддерживает Диониса. Янус /Дионису/. Дионис, у тебя снова был приступ? Дионис Янус. А вот «досточтимый» сын шорника, Кант, чтобы запутать судьбу, перекраивает свое имя «Эмануил» на древнееврейский манер – «Иммануил» – «С нами Бог»! Дионис. Кант правильно делает, что смеется над простаками вроде тебя. Над вами стоит смеяться! Янус. Он нанес оскорбление величайшему из духовидцев Европы – доктору Сведенбергу! Ты ведь сам говорил: «Кто смеется над суеверием, тот засыпает истоки собственной расы»! Кант посмел назвать Сведенберга шарлатаном и врагом разума! Дионис. Он не ошибся, ибо сам Разум является в мир неразумным путем, неся человечеству только несчастье. Мыслящий дух, засоряет поры земли, лишает ее питательных соков, опустошая пространство! Янус. Но Кант назвал Сведенберга «Врагом Истины»! Дионис. Он и здесь попал в точку: с тех пор, как Сократ и Платон взялись проповедовать ИСТИНУ, они перестали быть Великими Греками! ИСТИНА угрожает существованию: в ней проявление духа больного животного! Янус. А вот некто фон Зайдлиц считает Канта «Надеждой Германии»! Дионис. Кстати, а где он, этот фон Зайдлиц, теперь? Янус. Говорят, – при дворе Короля… Давно от него из Потсдама – ни слуху, ни духу. Дионис Янус. А твой? Дионис. Придет время… и мой Дионис превратится в излюбленное божество величайшего из сынов человеческих – Фридриха Ницше! Янус. И чем он себя обессмертит, – твой Ницше? Кем же он станет? Дионис. Мессией! Светозарным пророком! Мне даже оказана честь… страдать одной с ним болезнью! Сознание этого придает мне силы терпеть! Янус. А что будет с Кантом? Дионис Янус. Хоть сразу и не «врубиться»… но чувствую, сказано сильно! Какой после этого дурень вспомнит о Канте! Дионис. Верно… Дурень не вспомнит. Янус. Фу ты – ну ты! Ненавижу вас, умников! А его так – в первую голову! Дионис. Чем же он провинился? Янус. А пусть не высовывается! Ненавижу выскочек, которые норовят до всего докопаться! Простым людям, от них – одно беспокойство! Но Кант – хуже всех: рядом с ним себя чувствуешь… как «нагишом»! Дионис. Разве он виноват, что умнее подобных тебе простаков? Янус. Это надо еще доказать! Вот увидишь, как я его нынче припру! У меня для него есть сюрприз… Дионис Свет гаснет, а когда зажигается снова, – видим на той же лужайке светловолосую даму, лет тридцати пяти. Это графиня Кайзерлинг. Сидя на раскладном стульчике перед мольбертом и что-то про себя напевая, она дописывает портрет. Янус и Дионис подходят к графине. Янус / Кайзерлинг Дионис Кайзерлинг. Здравствуйте, господин Дионис! Дионис Кайзерлинг. О! Вы его знаете?! Янус Дионис. Кант – занятная личность… Но для натурщика, на мой взгляд, – чуть суховат. Кайзерлинг Дионис. Простите, графиня… в «светящихся лбах» я профан. Янус. В сорок лет стать помощником библиотекаря… Мне сдается, – это «лоб-пустоцвет»! Кайзерлинг. Мне кажется, он равнодушен к успеху. Янус Кант. Здравствуйте, графиня! Простите, что заставил вас ждать? Добрый день, господа! Кайзерлинг. Наконец-то, Иммануил! Я боялась, вы совсем не придете… Хотелось закончить портрет. Остались штрихи… Пожалуйста, наберитесь терпения. Кант. Я счастлив, графиня, что в этом прекраснейшем из миров нашлось местечко и для меня! Кайзерлинг. За последнее время вы много работали… Кант. Завершен фантастический труд! Кайзерлинг. Не знала, что вы фантазер! Кант. Я попробовал дать историю Неба, основываясь лишь на данных науки… Кайзерлинг. Не боитесь повторить Декарта? Кант. С тех пор многое прояснилось. Кайзерлинг. Вы кому-нибудь показали работу? Кант. Издателям. Со дня на день жду корректуру книги. Кайзерлинг. Вас можно поздравить! Кант. Я счастлив, графиня! Кайзерлинг. Вы – талантливый человек. Кант. Я – Гений! На меньшее не согласен! Кайзерлинг. А я считала вас скромником. Кант. Только столкнувшись с издателями, понимаешь: для того чтобы написать книгу можно быть просто способным. Но чтобы ее издать нужно быть или гением, или богатым… Я полагаю, ученый должен иметь лишь известную проницательность. В принципе между Ньютоном и любым обывателем нет большой разницы… Тогда как способность художника строить собственный мир, практически, непостижима наукой. Кайзерлинг. Иммануил, ходят слухи, у вас есть еще один повод для радости. Когда, наконец, вы сделаете предложение вашей избраннице? Кант. Сегодня как раз приглашен на обед… Люблю тепло и порядок. Надеюсь, семейная жизнь даст мне то, и другое… Кайзерлинг. И – третье, Иммануил… Так много всякого «третьего», что всего не охватишь рассудком. Кант. И над этим я думаю. Кайзерлинг. Думайте. Это вы можете… Янус. А вот я сомневаюсь. Кайзерлинг. Напрасно. Я могла убедиться… Янус. Проверим еще раз, графиня! Кант. Я бы… поостерегся его разжимать. Янус. Видали, графиня! Вот он каков! Дионис Кант. Может быть, дерзко… но не серьезно. Янус Кайзерлинг. В самом деле, Иммануил, я нахожу, что вы здесь – противоречите логике. Кант. Простите, графиня, но я могу доказать, что у нашей Вселенной есть начало во времени и пределы в пространстве…, и пользуясь тою же логикой, с тем же успехом – что Вселенная не имеет начала и беспредельна. Кайзерлинг. Это и есть пресловутые «мнимые противоречия»? Кант. «Мнимыми» они стали потом, – в глазах ортодоксов, которые наложили запреты на все, что их не устраивало. Кайзерлинг. И все-таки вы не сказали, почему бы остереглись дать мыслям свободу? Кант. Человек, к сожалению, склонен к насилию и в этом становится изобретательным раньше, чем станет разумным. Янус. Например, господин Кант? Кант. То, что люди дают себя обмануть горлопанам, кладоискателям, устроителям лотерей, объясняется не столько их глупостью, сколько злой волей, стремлением разбогатеть за чужой счет. Кайзерлинг. Что же вы предлагаете? Кант. Сперва научить человека быть рассудительным. И только потом уж… – разумным. Янус Кант. Все решит просвещение. Янус. Это еще что такое? Кант. Просвещение – выход из состояния несовершеннолетия. Быть просвещенным – значит иметь отвагу пользоваться разумом без подсказки со стороны. Лампе Кант. Спасибо, Лампе! Еще пять минут. Дионис Янус Кант Янус. С кем? Кант. В данном случае – с господином Лампе! Янус. Фу ты – ну ты! Дионис Кайзерлинг. Пожалуйста, Иммануил, не крутитесь! Я так не могу… Кант. Я тоже… До каких пор человек должен терпеть унижения лишь потому, что у него недостаточно звучное имя? Разве ценность зависит не от значительности того, что мы делаем? Янус. Имею честь доложить, господин Кант: в том, что вы делаете человечество, увы, не нуждается, а потому… возвращает вам ваши труды! Кант Янус. А вы разверните! Кант Янус. У господина помощника библиотекаря нет времени сесть в дилижанс, прогуляться в предместье, чтобы узнать, как идут дела. Видите ли, он занят, решая как побольнее задеть благородного Сведенберга, а, заодно, и всех духовидцев на свете. Известное дело, занимаясь одним, легко упустить остальное. Кант. Откуда у вас мои рукописи? Янус. Издатель на днях обанкротился и наш общий знакомый просил возвратить это автору… Там вы найдете письмо с «глубочайшими извинениями…» Тот же знакомый меня по секрету уведомил: дело совсем не в «банкротстве», а в жалких потугах, которыми вы пытаетесь «осчастливить» наш род. Слава богу, есть люди, которые смыслят в подобных делах. Там же, кстати, найдете повестку из канцелярии: явиться к придворному проповеднику Шульцу. Известно, к прелату так просто, никого не зовут. Признавайтесь! Набедокурили где-то? Вот мы какие, оказывается: толкуем о «разуме», о «просвещении», а сами втихомолку шалим!? Смотрите, графиня, кого вы надумали увековечить! Дионис. Янус, ты забегаешь вперед! Янус. Я еще ничего не сказал! Дионис. Зато всем надоел! Закрой рот. Мы уходим. Извините, господин Кант, за печальную весть. Очень жаль, что так вышло. И вы, графиня, простите! Позвольте откланяться. Янус и Дионис раскланиваются, удаляются. Несколько секунд Кант – в раздумье, потом отдает все бумаги Лампе и возвращается на прежнее место. Кант. Графиня, вы можете не торопиться. Кайзерлинг. Однако… вам надо идти! Кант. Будь добр, Лампе, отнеси эту «почту» домой. Кайзерлинг. Да, но вас ждут! Кант. Я пошлю извинение… Позже… Кайзерлинг. Иммануил! Кант. Графиня, я – в вашем распоряжении! Кайзерлинг. Ну, если так… Господин Кант, вы можете постоять спокойно? Кант. Попробую! Кайзерлинг. Кант. Нет. Кайзерлинг. Я вижу, вы стеснены обстоятельствами… Ради бога! О чем вы думаете? Кант Кайзерлинг Кант Свет меркнет, а когда зажигается снова, на сцене – сводчатый кабинет ректора Коллегии Фридриха придворного проповедника Щульца. Прямо – входная дверь. Слева за конторкой с бумагами – сам придворный проповедник – невысокий подвижный прелат с непроницаемым выражением на лице. Из правой кулисы со стульями в руках появляются Янус и Дионис. Янус / Дионис. Хочу кое-что показать. Янус. Все чего-то мудришь! Вы, с Кантом, случайно, не сговорились морочить мне голову? Ты такой же заумный как он… Дионис. Это несет проповедниками. Янус. Что мы здесь потеряли? Дионис. Помнишь, я говорил про «магию обстоятельств»… Янус. Ну? Дионис. Ты должен это увидеть своими глазами! Щульц. Войдите! Дионис. Рассаживаемся. Открывается дверь. Входит Кант. Кант. Господин придворный проповедник, вы велели зайти? Щульц Кант. Не вижу в этом нужды. Щульц. Да… Вы совсем не похожи на смиренного отрока, которого я однажды привел в стены вверенной мне Коллегии Фридриха… Все годы учебы вас отличало отменное прилежание. Вы были выше всяких похвал. И я хорошо это помню… Кант. Надеюсь, я приглашен не ради приятных воспоминаний. Щульц Янус. Фу ты – ну ты! Дионис Кант. Что касается брака, то вас, господин проповедник, ввели в заблуждение. Щульц. Вы, однако, – давно уж не мальчик, и естество, полагаю, взыскует свое. Сей шаг, на мой взгляд, был бы вполне разумным… Кант. Не будь он столь опрометчив. И вы это знаете. Щульц. Знаю, вы шли с предложением… Так ведь? И, вдруг, передумали… Кант. Вы тут при чем? Щульц. Пусть вас не смущает моя озабоченность… Я здесь вижу свой долг. Янус Дионис. Янус, будь добр, не мешай «развиваться событиям»! Щульц. Помню ваших смиренных родителей, несших безропотно крест бренной жизни. Будь они живы, – наверняка разделили бы мое беспокойство. Ну куда же это годится: лучший питомец Коллегии Фридриха, гордость Университета, вынужден довольствоваться местом помощника библиотекаря тогда, как его менее прилежные сокурсники уже давно ходят в профессорах, считаются важными господами и почтенными отцами семейств! Как огорчилась бы ваша матушка, знай, что вы до сих пор одиноки! Кант. Оставьте маму в покое! Слезливость – не в ее духе. Щульц. Действительно, тут вы – весь в мать. По какой же, однако, причине отринуто вами семейное счастье? Впрочем, если вам неприятно, можете не отвечать. Янус Кант. Я отвечу. В наше время слишком многое нужно поставить на карту ради «семейного счастья». Щульц. Темны ваши помыслы, господин Кант. Чего же вы вдруг убоялись: греха, плотской скверны, людского злоречья? Кант. Единственное, чего я боюсь – изменить себе. Щульц Янус Дионис. Не дергайся, Янус. «Обстоятельству», как всякому плоду, нужно созреть. Щульц. Иное дело: по силам ли обеспечить семью? Это можно понять… Известно ли вам, что на кафедре метафизики появилась вакансия? А министерство на этой неделе прислало бумагу… Им хотелось бы знать мое мнение о кандидатах на должность профессора… Ну так я, грешным делом, имел в виду… вас. Янус. Это как понимать, Дионис? Щульц. Может быть, я напрасно пекусь? Отвечает ли, это вашим чаяниям, господин магистр? Кант Янус. Еще бы! Дионис Щульц. Так не будем же зря терять времени и составим рекомендацию… Дионис Щульц. Да… и вот еще что… Я обязан задать вам вопрос… Пустая формальность. Ответьте мне, господин Кант, положа руку на сердце: «Боитесь ли вы Бога»? Кант. Боюсь. Как же иначе? Щульц. Действительно, – «как же иначе»… Однако, пробуя вникнуть в суть той книжонки… которую вы собирались издать, я смог убедиться, набравшийся хитрых премудростей сын кенигсбергского шорника, – далеко уже не тот мальчик, которого я когда-то учил. Кант. Однако немалая доля этих «премудростей», господин проповедник, исходила от вас. Щульц. Моя область – «Мудрость Всевышнего»! «Божественную гармонию и целесообразность сотворенного мира человечеству предстоит постигать до второго пришествия.» – вот чему я учил! Кант. Видно… плохо учили. Щульц. Что такое!? Кант. Ваши доводы не выдерживают элементарных исследований. Щульц. Диавольская самоуверенность! Кант. «Целесообразность» вытекает из закономерности… Щульц. К силам благим взываю! Господин Кант, я вижу, вам не дают покоя лавры Вольфа и Лейбница. Кант. С какой стати мы должны следовать авторитетам имен? Щульц. Чтобы не впасть в святотатство! Кант. Когда работали эти мужи! И сколько с тех пор нам открылось! Щульц. «Открылось»?! О, козни ада! С сомнений в достоинствах тех, кто, во славу Творца, были нашими учителями и начинается ересь! Порядок систем во Вселенной замыслен самим Проведением. Даже бессмертный Ньютон в конце жизни пришел к этой мысли! Кант. А мы начинаем с того, на чем он остановился: докажем, что Божий перст не годится для объяснения мира… Я глубоко уважаю ВЕРУ, но Религии незачем ставить границы науке… Простите меня, это вздор объяснять загадки природы, игрою воображения Господа! Он дал нам мозги не затем, чтобы дать им отсохнуть. Дионис Щульц. Ну хорошо, господин магистр. Допустим, вы правы. Допустим… Неужто вы собираетесь открывать глаза миру из нашей глуши?! Коль провинция набирается смелости что-то сказать… всякий раз, в этом слышится голос невежества, не сумевшего разобраться в тонкостях знаний, добытых в научных столицах. Периферии предписывается лишь внимать общепризнанным гениям, дабы не заслужить порицания сверху. Янус Кант. А я не считаю наш город провинциальным. На мой взгляд, тут есть все, что нужно для знаний… Щульц. Это на взгляд человека, который ни разу не покидал Кенигсберг и привык судить обо всем лишь по книгам. Кант. Но гениальный Коперник творил не в Парижской Сорбонне, не в Галле и даже не в Кембридже! Щульц. Вы осмеливаетесь себя ставить рядом с бессмертным аббатом, открывшим божественное строение неба!? Какая диавольская гордыня! Книги вас отвратили от Мудрости Божьей! Излишние знания отравляют наш дух, как излишняя пища – кишечник! Янус. Все ясно, у старика – несварение… Дионис. Янус, помалкивай! Мы тут – лишь зрители. Щульц. Я спросил вас: «Боитесь ли Бога?». И услышал: «Боюсь»… Еще крошкой вы посещали мои воскресные проповеди… Так неужто они не оставили в детской душе никакого следа?! Кант. Оставили… Я только не сразу постиг их истинный смысл. Щульц Кант. Нелепо, когда ребенку, едва вступившему в мир, начинают внушать представление о мире ином? «Боитесь ли Бога»… О, я не забыл ваших проповедей! И осмелюсь сказать, «ваша область» – не мудрость Творца, как вам хочется это представить… Нет! Ваш «предмет», господин проповедник… – «Страх Божий»! Вам нужен мой страх, как и то, чтобы я был униженным провинциалом: внушая униженному, можно не утруждать себя логикой. Страх перед Богом – хуже, чем страх перед смертью! Если же у меня есть семья, то это еще и ужас при мысли, что ей предстоит нищета и позор от того, лишь, что в слове моем, вдруг, кому-то послышится ересь! Щульц. Вздор! Хвала Провидению, мы живем в просвещенное время! Костры инквизиции канули в Лету! Кант Щульц. Восхвалим Всевышнего, что у нас – просвещенный монарх. Вспомните, что сказал наш король: «Рассуждайте сколько угодно и как вам угодно, но… слушайтесь»! Только «слушайтесь»! – обращается он к возлюбленным подданным. Кант. Но монаршее «слушайтесь» означает лишь – «повинуйтесь». Это сказать себе может позволить всякий правитель, обладающий «кулаком усмирения». Щульц. Увы, я догадывался о ваших пагубных взглядах… Надеюсь, теперь вас не удивит, что «бумагу из министерства», по поводу должности, мне пришлось выдумать, дабы узнать, сохранилась ли в вашей душе хоть крупица привитой родителями богобоязни? Кант. Родители, господин проповедник, никогда мне не «прививали» «боязни» – только любовь… к Богу и Человеку! Янус. Дионис! А ну, заверни! Дионис Щульц Янус Щульц. Ни один здравомыслящий, господин Кант, не поверит таким «верноподданническим» унижениям! Сразу видно, это писала рука скандалиста, затеявшего поупражняться в угодливости. Я будто слышу кощунственный хохот ваших друзей, коим, я убежден, вы читали наброски прошений… Ваше счастье, что до самого короля такие писания никогда не доходят! С ними знакомятся искушенные в стилях чиновники, умеющие держаться в тени… Я мысленно слышу, как эти скромные люди тихо смеются в ладошку, передавая друг другу ваши послания. Что для них сочинитель подобных бумаг, коль за ним нет высокого покровителя? Разумеется, у меня среди этих людей есть друзья, которые и направляли письма сюда! Вижу, вы смущены… Вас мучает стыд? Кант / Щульц. Слава Всевышнему! Кант. Господин проповедник! Однако… мне стыдно за вас! Ибо вы углядели здесь лесть исключительно потому… что она – не по вашему адресу! А чтобы излить раздражение, нарисовали картину любезного вашему сердцу мироустройства… где сквозь барьеры из ловких, умеющих скромно держаться в тени… лизунов, справедливости никогда не пробиться! Щульц. Я заклинаю вас, господин Кант! Кант. И в этом вы усмотрели «Гармонию»!? И здесь вам открылась «Божественная целесообразность»!? Да боитесь ли вы Бога, придворный проповедник Шульц? Янус. Дионис! Дионис садится верхом на стул и загадочно ухмыляется, положив руки на спинку стула, а подбородок – на руки. Щульц. Магистр Кант! Я запрещаю вам богохульствовать! Кант. Ваши кощунственные назидания, господин проповедник, и являют собой образец богохульства и ереси! Щульц. К силам благим взываю! Прекратить поношение! Кант. На костер, господин Шульц! На костер! Щульц. Магистр Кант! Кант. Проповедник Шульц! Щульц. Неслыханная дерзость! Янус Кант. Вы так дерзки и дьявольски самоуверенны в толковании Мудрости Божьей, что вполне заслужили небесную кару! Щульц Кант. Только… – как суверенным «державам»! Щульц. Простите, господин Кант, чтобы с вами беседовать, надо иметь много сил. Кант. Я вам больше не нужен? Щульц. Все мы друг другу нужны… И, да будет каждый из нас опорой другому. Кант. Да будет. Однако на вас опираться… остерегусь. Щульц. Как знать, господин Кант… Как знать… Я буду за вас молиться. Янус Дионис. Зачем? Кант опять ничего не получит. В который уж раз у него сорвалось… Щульц. Господа, ошибаются! Сорвалось… у меня. Янус. Это как понимать? Щульц. Кант получит все… чего добивается! Янус. Друг Канта – фон Зайдлиц!? Щульц. Да – друг… а ныне и покровитель! Дионис Янус. Дионис! Разве это смешно? Дионис Янус Дионис. О, Господи, не смеши еще больше! И успокойся. Чего нам бояться, если у этих господ даже Кант может стать «Несравненным, Блистательным Кантом»… лишь по знакомству! Будь он хоть семи пядей во лбу – не имеет значения! Нет знакомства, – нет «Канта»! Сколько их уже сгинуло и еще сгинет в бесследности, потому что на всех, просто… не напасешься фон Зайдлицев! |
|
|