"Михаил Афанасьевич Булгаков. Необыкновенные приключения доктора" - читать интересную книгу автора

траве, тени в черкесках. Ползут, ползут... И глазом не успеешь моргнуть:
вылетят бешеные тени, распаленные ненавистью, с воем, с визгом и... аминь!
Тьфу, черт возьми!
- Поручиться нельзя, - философски отвечает на кой-какие дилетантские
мои соображения относительно непрочности и каверзности этой ночи сидящий у
костра Терского 3-го конного казачок, - заскочуть с хлангу. Бывало.
Ах, типун на язык! "С хлангу"! Господи Боже мой! Что же это такое!
Навоз жуют лошади, дула винтовок в огненных отблесках. "Поручиться нельзя"!
Туманы в тьме. Узун-Хаджи в роковом ауле...
Да что я, Лермонтов, что ли! Это, кажется, по его специальности? При
чем здесь я!!
Заваливаюсь на брезент, съеживаюсь в шинели и начинаю глядеть в
бархатный купол с алмазными брызгами. И тотчас взвивается надо мной
мутно-белая птица тоски. Встает зеленая лампа, круг света на глянцевитых
листах, стены кабинета... Все полетело верхним концом вниз и к чертовой
матери! За тысячи верст на брезенте, в страшной ночи. В Ханкальском
ущелье...
Но все-таки наступает сон. Но какой? То лампа под абажуром, то
гигантский темный абажур ночи и в нем пляшущий огонь костра. То тихий скрип
пера, то треск огненных кукурузных стеблей. Вдруг утонешь в мутноватой
сонной мгле, но вздрогнешь и вскинешься. Загремели шашки, взвыли гортанные
голоса, засверкали кинжалы, газыри с серебряными головками... Ах!.. Напали!
Да нет! Это чудится... Все тихо. Пофыркивают лошади, рядами лежат
черные бурки - спят истомленные казаки. И золой покрываются угли, и холодом
тянет сверху. Встает бледный далекий рассвет.
Усталость нечеловеческая. Уж и на чеченцев наплевать. Век не поднимешь
- свинец. Пропадает из глаз умирающий костер... Наскочат с "хлангу", как кур
зарежут. Ну и зарежут. Какая разница...
Противный этот Лермонтов. Всегда терпеть не мог. Хаджи. Узун. В красном
переплете в одном томе. На переплете золотой офицер с незрячими глазами и
эполеты крылышками. Тебя я, вольный сын эфира. Склянка-то с эфиром лопнула
на солнце... Мягче, мягче, глуше, темней. Сон.

IX. ДЫМ И ПУХ
Утро
Готово дело. С плато поднялись клубы черного дыма. Терцы поскакали за
кукурузные пространства. Опять взвыл пулемет, но очень скоро перестал.
Взяли Чечен-аул...
И вот мы на плато. Огненные столбы взлетают к небу. Пылают белые
домики, заборы, трещат деревья. По кривым уличкам метет пламенная вьюга,
отдельные дымки свиваются в одну тучу, и ее тихо относит на задний план к
декорации оперы "Демон".
Пухом полна земля и воздух. Лихие гребенские станичники проносятся
вихрем к аулу, потом обратно. За седлами, пачками связанные, в ужасе воют
куры и гуси.
У нас на стоянке с утра идет лукулловский пир. Пятнадцать кур бухнули в
котел. Золотистый, жирный бульон - объедение. Кур режет Шугаев, как Ирод
младенцев.
А там, в таинственном провале между массивами, по склонам которых
ползет и тает клочковатый туман, пылая мщением, уходит таинственный Узун со