"Михаил Булгаков. Батум (Пьеса в четырех действиях)" - читать интересную книгу автора

Темно.


КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

...Из темноты - огонь в печке. Опять Батум, опять в
домике Сильвестра. Зимний вечер. С моря слышен шторм.
Порфирий у огня сидит на низенькой скамеечке. Потом
встает (он стал чуть заметно прихрамывать) и начинает
ходить по комнате, что-то обдумывая и сам с собою тихо
разговаривая.

Порфирий (горько усмехнувшись). Она больше Франции... Что ж тут поделаешь...
тунгузы... (Подходит к окну.) Вот так ночка... Черт месяц украл и
спрятал в карман... Да...

Послышался звук отпираемой ключом двери. Входит Наташа.

Ну что, есть что-нибудь?
Наташа (снимая пальто). Ничего нет ни у кого.
Порфирий. Я так и ожидал. (Пауза.) Надо глядеть правде в глаза. Нет вести ни
у кого. И больше никто и никогда от него вестей не получит.
Наташа. Что это значит? Почему?
Порфирий. Потому, Наташа, что он погиб.
Наташа. Что ты говоришь и зачем? Ведь для того, чтобы так сказать, нужно
иметь хоть какое-нибудь основание.
Порфирий. Основание у меня есть. Никто так, как я, не знал этого человека! И
я тебе скажу, что, куда бы его ни послали, за эти два месяца он сумел
бы откуда угодно подать весть о себе. А это молчание означает, что его
нет в живых.
Наташа. Что ты каркаешь, как ворон? Почему непременно он должен был
погибнуть?
Порфирий. Грудь... у него слабая грудь. Они знают, как с кем обойтись: одних
они хоронят, прямо в землю зарывают, а других в снег! А ты не знаешь,
что такое Сибирь. Эта Иркутская губерния больше, чем Франция! Там в
июле бывает иногда иней, а в августе идет снег! Стоило ему там
захворать, и ему конец. Я долго ломал голову над этим молчанием, и я
знаю, что говорю. Впрочем, может быть и еще одно: кто поручится, что
его не застрелили, как Ладо Кецховели, в тюрьме?
Наташа. Все это может быть, но мне больно слушать. Ты стал какой-то
малодушный. Что ты все время предполагаешь только худшее? Надо всегда
надеяться.
Порфирий. Что ты сказала? Я малодушный? Как у тебя повернулся язык? Я
спрашиваю, как у тебя повернулся язык? Кто может отрицать, что во всей
организации среди оставшихся и тех, что погибли, я был одним из самых
боевых! Я не сидел в тюрьме? А? Я не был ранен в первом же бою, чем я
горжусь? Тебя не допрашивал полковник Трейниц? Нет? А меня он
допрашивал шесть раз! Шесть ночей я коверкал фамилию Джугашвили и
твердил одно и то же - не знаю, не знаю, не знаю такого! И разучился на
долгое время мигать глазами, чтобы не выдать себя! И Трейниц ничего от