"Михаил Булгаков. Богема." - читать интересную книгу автора

- За что? (Гензулаев испугался. Оно и понятно. Хотят посадить -
значит, я подозрительный.)
- За насмешки.
- Ну-у, вздор. Просто они здесь ни черта не понимают в фельетонах.
Знаете что...
И вот что сделал Гензулаев. Он меня подстрекнул написать вместе с ним
революционную пьесу из туземного быта. Оговариваю здесь Гензулаева. Он меня
научил: а я по молодости и неопытности согласился. Какое отношение имеет
Гензулаев к сочинению пьес? Никакого, понятное дело. Сам он мне тут же
признался, что искренно ненавидит литературу, вызвав во мне взрыв симпатии
к нему. Я тоже ненавижу литературу и уж, поверьте, гораздо сильнее
Гензулаева. Но Гензулаев назубок знает туземный быт, если, конечно, бытом
можно назвать шашлычные завтраки на фоне самых постылых гор, какие есть в
мире, кинжалы неважной стали, поджарых лошадей, духаны и отвратительную,
выворачивающую душу музыку.
Так, так, стало быть, я буду сочинять, а Гензулаев подсыпать этот быт.
- Идиоты будут те, которые эту пьесу купят.
- Идиоты мы будем, если мы эту пьесу не продадим.
Мы ее написали в семь с половиной дней, потратив, таким образом, на
полтора дня больше, чем на сотворение мира. Несмотря на это, она вышла еще
хуже, чем Мир.
Одно могу сказать: если когда-нибудь будет конкурс на самую
бессмысленную, бездарную и наглую пьесу, наша получит первую премию (хотя,
впрочем... впрочем... вспоминаю сейчас некоторые пьесы 1921 - 1924 гг. и
начинаю сомневаться...), ну, не первую, - вторую или третью.
Словом: после написания этой пьесы на мне несмываемое клеймо, и
единственное, на что я надеюсь, - это что пьеса истлела уже в недрах
туземного подотдела искусств. Расписка, черт с ней, пусть останется. Она
была на 200 000 рублей. Сто - мне. Сто - Гензулаеву. Пьеса прошла три раза
(рекорд), и вызывали авторов. Гензулаев выходил и кланялся, приложив руку к
ключице. И я выходил и делал гримасы, чтобы моего лица не узнали на
фотографической карточке (сцену снимали при магнии). Благодаря этим
гримасам в городе расплылся слух, что я гениальный, но и сумасшедший в то
же время человек. Было обидно, в особенности потому, что гримасы были вовсе
не нужны: снимал нас реквизированный и прикрепленный к театру фотограф, и
поэтому на карточке не вышло ничего, кроме ружья, надписи: "Да здравст..."
и полос тумана.
Семь тысяч я съел в 2 дня, а на остальные 93 решил уехать из
Владикавказа.
Почему же? Почему именно в Тифлис? Убейте, теперь не понимаю. Хотя
припоминаю: говорили, что:
1) в Тифлисе открыты все магазины;
2) - " - есть вино;
3) - " - очень жарко и дешевы фрукты;
4) - " - много газет и т.д... и т.д.
Я решил ехать. И прежде всего уложился. Взял свое имущество - одеяло,
немного белья и керосинку.
В 1921 году было несколько иначе, чем в 1924 г. Именно нельзя было так
ездить: снялся и поехал черт знает куда! Очевидно, те, что ведали
разъездами граждан, рассуждали приблизительно таким образом: