"М.Булгаков. Черновые наброски к главам романа, написанные в 1929 - 1931 гг." - читать интересную книгу автора

В день открытия его Поплавков глянул на расписанные сводчатые потолки и
прозвал ресторан "Шалашом".
И с того момента и вплоть до сего дня, когда дом этот стал перед безумным
воспаленным моим взором в виде обуглившихся развалин, название "Шалаш
Грибоедова" прилипло к зданию и в историю перейдет.
Итак, упало 14 июня солнце за Садовую в Цыганские Грузины, и над
истомленным и жутким городом взошла ночь со звездами. И никто, никто еще
не подозревал тогда, что ждет каждого из нас.
Столики на веранде под тентом заполнились уже к восьми часам вечера. Город
дышал тяжко, стены отдавали накопленный за день жар, визжали трамваи на
бульваре, электричество горело плохо, почему-то казалось, что наступает
сочельник тревожного праздника, всякому хотелось боржому. Но тек холодный
боржом в раскаленную глотку и ничуть не освежал. От боржому хотелось
шницеля, шницель вызывал на водку, водка - жажду, в Крым, в сосновый лес!..
За столиками пошел говорок. Пыльная пудреная зелень сада молчала, и молчал
гипсовый поэт Александр Иванович Житомирский, во весь рост стоящий под
ветвями с книгой в одной руке и обломком меча в другой. За три года поэт
покрылся зелеными пятнами и от меча осталась лишь рукоять.
Тем, кому не хватило места под тентом, приходилось спускаться вниз,
располагаться под сводами за скатертями с желтыми пятнами у стен,
отделанных под мрамор, похожий на зеленую чешую. Здесь был ад.
Представляется невероятным, но тем не менее это так, что в течение часа с
того момента, как редактор Марк Антонович Берлиоз погиб на Патриарших, и
вплоть до того момента, как столы оказались занятыми, ни один из пришедших
в "Шалаш" не знал о гибели, несмотря на адскую работу Бержеракиной,
Поплавкова и телефонный гром. Очевидно, все, кто заполнял ресторан, были в
пути, шли и ехали в трамваях, задыхаясь, глотая пот, пыль и мучаясь жаждой.
В служебном кабинете самого Берлиоза звонок на настольном телефоне работал
непрерывно. Рвались голоса, хотели что-то узнать, что-то сообщить, но
кабинет был заперт на ключ, некому было ответить, сам Берлиоз был
неизвестно где, но во всяком случае там, где не слышны телефонные звонки,
и забытая лампа освещала исписанную номерами телефонов промокашку с
крупной надписью "Софья дрянь". Молчал верхний теткин этаж.
В девять часов ударил странный птичий звук, побежал резаный петуший,
превратясь в гром. Первым снялся из-за столика кто-то в коротких до колен
штанах рижского материала, в очках колесами, с жирными волосами, в
клетчатых чулках, обхватил крепко тонкую женщину с потертым лицом и пошел
меж столов, виляя очень выкормленным задом. Потом пошел знаменитый
беллетрист Копейко - рыжий, мясистый, затем женщина, затем лохматый
беззубый с луком в бороде. В громе и звоне тарелок он крикнул тоскливо:
"Не умею я!"
Но снялся и перехватил девочку лет 17-ти и стал топтать ее ножки в
лакированных туфлях без каблуков. Девочка страдала от запаха водки и луку
изо рта, отворачивала голову, скалила зубы, шла задом... Лакеи несли
севрюгу в блестящих блюдах с крышками, с искаженными от злобы лицами
ворчали ненавистно: "Виноват"... В трубу гулко кричал кто-то: "Пожарские
р-раз!" Бледный, истощенный и порочный пианист маленькими ручками бил по
клавишам громадного рояля, играл виртуозно. Кто-то подпел по-английски,
кто-то рассмеялся, кто-то кому-то пообещал дать в рожу, но не дал... И
давно, давно я понял, что в дымном подвале, в первую из цепи страшных