"Лотар-Гюнтер Буххайм. Подлодка " - читать интересную книгу автора

влияет на Труманна. Он продолжает надрываться:
- Мои товарищи - знаменосцы будущего - плоть и дух элиты людей, для
которых "служение" - высший идеал - лучезарный пример для отстающих -
смелость, которая победит смерть - внутренняя решимость - спокойное приятие
судьбы - неудержимый порыв - любовь и верность такой глубины, которая
непостижима для мелких душонок - дороже алмазов - выносливость - jawohl! -
гордые и мужественные - Ура! - нашел свое последнее пристанище в глубинах
Атлантики. Ха! Нерушимая дружба - на фронте и в тылу - готовность к полному
пожертвованию. Наш любимый немецкий народ. Наш замечательный богом данный
Фюрер и Верховный Главнокомандующий. Хайль! Хайль! Хайль!
Некоторые присоединяются к его приветствию. Белер свирепо смотрит на
Труманна, как гувернантка на расшалившегося ребенка, резко встает,
выпрямившись в полный рост, и исчезает, ни с кем не попрощавшись.
- Эй, ты, оставь мою грудь в покое! - вскрикивает Моник. Она обращается
к хирургу. Очевидно, он стал слишком общителен.
- Тогда мне придется опять спрятаться под крайней плотью, - зевает тот,
и окружающие оглушительно хохочут.
Труманн рухнул в кресло и закрыл глаза. Может, Старик все-таки ошибся.
Он готов отключиться сейчас, прямо перед нами. Затем он вскакивает, как
будто его укусил тарантул, и правой рукой выхватывает из кармана револьвер.
У офицера по соседству еще сохранилось достаточно способности быстро
реагировать, и он бьет сверху вниз по руке Труманна. Пуля попадает в пол,
едва не задев ногу Старика. Тот лишь качает головой:
- Из-за всей этой музыки даже выстрела не слышно.
Револьвер исчезает, и Труманн с угрюмым видом опять опускается в
кресло.
Моник, которая не сразу поняла, что раздался выстрел, выпрыгивает из-за
барной стойки, проплывает мимо Труманна и гладит его под подбородком, как
будто намыливая его перед бритьем, затем легко запрыгивает на эстраду и
стонет в микрофон: "В моем одиночестве..."
Боковым зрением я наблюдаю, как Труманн медленно встает. Все его
движения кажутся разделенными на составляющие. Он стоит, хитро ухмыляясь и
раскачиваясь из стороны в сторону по меньшей мере в течение пяти минут, пока
не затихли рыдания Моник; затем, во время неистовой овации, он нащупал
дорогу между столиками к дальней стенке; постоял немного, прислонившись к
ней, и опять выхватывает пистолет, второй, на этот раз из-за ремня и орет:
"Все под стол!" так громко, что на его шее вздуваются вены.
На этот раз рядом с ним нет никого, кто мог бы остановить его.
- Ну!
Старик просто вытягивает ноги и сползает из кресла вниз. Трое или
четверо прячутся за пианино. Пианист упал на колени. Я тоже согнулся на
полу, стоя на коленях как во время молитвы. Внезапно в зале повисает мертвая
тишина - а затем один за одним раздаются выстрелы.
Старик считает их вслух. Моник под столом верещит таким высоким
голосом, что ее визг пробирает до костей. Старик кричит: "Ну вот и все!"
Труманн расстрелял всю обойму.
Я выглядываю из-под стола. Пять лепных дам на стене за сценой лишились
своих лиц. Штукатурка еще осыпается. Старик поднимается первым и, склонив
голову набок, оценивает повреждения:
- Удивительная меткость, достойная ковбоя, - причем все выстрелы