"Буало-Нарсежак. Очертя сердце" - читать интересную книгу автора

собственница... Грязный лжец!
Лепра, непонятно почему, сам был задет упреками Евы. Ему почти
хотелось защитить ее мужа.
- И все-таки... - начал он.
- Оставь, - прервала она. - Иди ко мне. Поцелуй меня, Жан.
Поцелуй тоже был мукой. Склонившись над этим неправдоподобно юным
ртом, Лепра воображал, как чьи-то губы, зубы, язык когда-то вздрагивали от
прикосновения к этой нежной плоти. И он трепетал, как дерево на ветру. Он
был деревом. Кровь буйной листвой гудела в его жилах. Под опущенными веками
сверкало и кружилось солнце. А в уголке сознания какой-то голос повторял:
"Тело всегда ново. Тело не имеет памяти. Тело невинно. Тело... Тело..."
Он задохнулся, выпрямился. Ева, все еще подставлявшая ему лицо,
замерла с полуоткрытым ртом. Подтаявшая помада стекала струйкой крови. Ева
была бледна, покорна, словно только что умерла в его объятиях. И его
охватило счастье, исступленное и печальное счастье.
- Я тоже, - прошептал он, - я тоже его ненавижу. Они обменялись
взглядом. Черные глаза. Глаза зеленые.
В зрачках Жана вспыхнули первые вечерние огоньки. Он потерся лбом о
лоб возлюбленной.
- Ева... - пробормотал он. - Любовь моя... Мука моя...
Его распирали слова, которые он не смел произнести. Он хотел бы излить
ей сейчас все свои слабости, хотел бы, чтобы она знала о нем все. Но он
понимал, что избыток откровенности способен убить любовь. Но, может,
сдержанность - это тоже ложь?
- Горе мое, - добавил он. Потом переходя вдруг на веселый тон: - Ты
знаешь, что уже восемь? Через час пора идти. Ты останешься в этом платье?
И вдруг Ева улыбнулась. Она забыла о своем муже, а может быть, и о
возлюбленном. Она являла жизни новое лицо - как корабль носовую фигуру. Она
приготовилась петь - она уже овладела аудиторией и своим низким голосом,
который, как любил говорить Лепра, "проникает до нутра, до естества",
начала напевать припев своей последней песни: "Вот и ноябрь".
- Да, - решила она, - останусь в этом платье.
- От него попахивает гризеткой.
- Тем лучше...
Точным росчерком губного карандаша, даже не глядя в зеркало, она
подкрасила свой прославленный маленький рот. Его любили карикатуристы.
Изогнутая линия, два штриха на месте ямочек, черточка, намечающая истинно
парижский носик, и глубокий, серьезный взгляд из-под полуопущенных век -
этот образ можно было увидеть повсюду - на стенах домов, в газетах.
Наверно, он преследовал школьников, матросов, заключенных. Лепра был им
одержим.
- Эта Брюнстейн, - сказала Ева, - самая обыкновенная потаскушка!
- Дорогая, будь же справедливой! Твой муж имеет право...
- О, я разгадала его игру. Он хочет уничтожить меня, вот и все. Он
напишет для нее одну песню, потом другую... А ты ведь знаешь публику. Стоит
одной песне иметь успех, и все последующие пользуются успехом. Она станет
звездой. Ей двадцать три года. Рожа как у уличной торговки, но она умеет
себя подать. А я стану бывшей знаменитостью. Обо мне еще будут вспоминать
по случаю официальных церемоний. Нацепят орден Почетного легиона. И
кончено. И ты кончишься тоже. Разве только согласишься аккомпанировать этой