"Буало-Нарсежак. Дурной глаз" - читать интересную книгу автора

своему отражению, откидывает нависшую над правым глазом светлую прядь волос.
У него узкое девичье лицо, слегка вытянутый лоб и громадные глаза, которые
так запали, что казались слегка подкрашенными. Забавно шагать по комнате,
неожиданно чувствовать себя настолько высоким, что голова достает до
этажерки, на которой Раймонда складывает книжки. Реми останавливается. Ему
не верится, что он такой большой. Особенно, что он такой худой. Пижама висит
на нем, как на вешалке. Она вяло свисает с его плеч, как будто внутри ее
ничего нет. "В восемнадцать лет папа, вероятно, был вдвое толще меня", -
подумал Рени. Что касается дяди Робера... Но дядя Робер не был человеком.
Это скорее какой-то дикарь, издававший непонятные гортанные звуки, нелепое
существо, которое то что-то невнятно про себя бурчало, то неожиданно и
беспричинно взрывалось от смеха. Ну и видос же у него сейчас будет, когда он
узнает, что его племянника вылечил какой-то шарлатан, гипнотизер, тип,
который суеверно крестится, прежде чем дохнуть на больного и начать
проделывать над ним пассы! Ведь дядя ни во что иное, как в Науку, не верит!
Реми делает еще несколько шагов. Он чувствует, что ему нужно перевести дух,
восстановить силы, и цепляется за подоконник, перевешивается из окна, чтобы
дать отдых ногам. Этим утром все кажется таким новым, таким лучистым,
сияющим. На авеню Моцарта четко обрисовываются контуры голых платанов, во
дворе воробьи дерутся в пыли, залетают на крышу оранжереи. Оранжерея!...
Реми считает на пальцах. Девять лет он туда не входил. Доктор, "настоящий"
доктор, которого нанял дядя, утверждал, что влажная и тяжелая атмосфера
подобного места опасна для больного. Да он просто не любил оранжерей, этот
доктор! И дядя тоже. Должно быть, дядя и посоветовал ему дать такое
предписание. Потому что эта оранжерея, такая экзотическая со своими
тропическими деревьями, лианами, струйками воды, журчащими где-то в глубине
сада, со своими скамеечками, скрытыми в необычной листве, была построена по
маминому желанию... Реми еще сильнее наваливается на подоконник. Перед
полуприкрытыми глазами мотается прядь его волос. Он пытается мысленно
увидеть маму, но ему удается оживить в памяти только зыбкий силуэт, который
где-то на окраинах сознания теряется среди теней прошлого. Все, что
предшествовало несчастному случаю, мало-помалу стерлось из
памяти. Однако Реми хорошо помнит, что мама почти каждый день водила
его в оранжерею. Он помнит ее белую блузку с кружевным воротником. Перед
глазами четко вырисовывается эта блузка, но сверху над нею ничего нет. Он
изо всех сил старается представить мамино лицо... Он знает, что у нее были
светлые волосы,
выпуклый лоб, как у него самого... Он рисует в воображении хрупкую,
грациозную девушку, но этот искусственно вызванный призрак не возбуждает
никаких эмоций в его душе. Все это было так далеко! И потом, прошлое теперь
не играет роли. Воспоминания... это неплохо, когда ты прикован к постели или
к инвалидной
коляске. В сущности, ей теперь место в гараже. Нельзя сказать, чтобы
Реми ее ненавидел. Когда он, как всегда, зябко закутанный в плед, проезжал
на ней по улице, люди оборачивались ему вслед. Он улавливал их полные
сочувствия взгляды. Раймонда специально очень медленно катила коляску... Эта
Раймонда прекрасно его знает! Неужели и в самом деле прошлое уже не играет
роли? Уверен ли он, что уже не жалеет о том времени, когда?... Он
поворачивается, осматривает комнату, останавливается взглядом на шнурке
звонка у изголовья кровати, потом переводит его на костюм, который