"Янка(Иван Антонович) Брыль. Смятение" - читать интересную книгу автора

С кавалерским фасоном и с ребячьей застенчивостью Леня отвесил поклон
и, подняв глаза, смешался от той почти обыденной девичьей улыбки, какой
ответила ему неприступная в те времена, когда она мчалась на своем
велосипеде, королевна. Даже как будто обрадовалась - кто там сразу разберет.
Ночью, когда возвращались в Углы, Хомич выбрал подходящую минутку и
спросил:
- Ну как, сладко?
- Отвяжись ты, дядька Мартын, не меряй всех на свой салтык!..
- Видал, каков! Хоть бы спасибо сказал. Шиша бы я тебе ее уступил
годиков этак пять назад!..
- А ну тебя! Плетешь...
У Лени кружилась голова от первой любовной чарки, которая пьянит еще до
поцелуя. Уже той скупой, привычной близости, которую дает танец, ему хватило
сегодня до счастливой, мучительной истомы. И заматерелый цинизм Мартына,
приманчивый и липкий, как мед, уже не соблазнял, не раззадоривал, а просто
злил, казался неуместным и грязным. И некому было по-дружески сказать: "Как
бы ты, хлопец, не втюрился сдуру всерьез!.."
Пришла наконец и следующая вечеринка. И Леню уже ничуть не
интересовало, забавляет Хомич Зигмуся охотничьими рассказами или нет... На
поклоны угловских танцоров Чеся отвечала той же простой улыбкой, охотно
поднималась или шла навстречу, много, хорошо и неутомимо танцевала, с
удовольствием подчиняясь команде: "В круг! Налево!" Но Лене казалось, что он
здесь самый богатый, что ему она улыбается иначе и в объятиях его дышит
каким-то совсем иным - трепетным теплом.
Тогда оно и пришло.
Накружившись до сладкого изнеможения в бешеном краковяке, они с Чесей
очутились на крыльце. Кто вел, а кто шел - не разобраться и сейчас. Была
февральская оттепель, ночь. Пока они почувствовали, что на дворе еще зима,
пока вспомнили, что их тут может кто-нибудь увидеть, простояли там больше,
чем от танца до танца, успев за эти несколько минут... нацеловаться до того,
что в глазах потемнело. Вышло все это так неожиданно просто: он невольно
обнял ее теплые округлые плечи, прикрытые той самой беленькой форменной
кофточкой, она тоже, видно, невольно прижалась к нему, а губы их, словно
после долгой мучительной разлуки, встретились сами. Оторвавшись от него в
первый раз, она - в безнадежно замкнутом венке его рук - успела только
тяжело перевести дыхание и попытаться, но тщетно, сказать что-то... Однако
она не только позволяла целовать себя - сама ловила губами его губы, даже
успела верхнюю укусить и унять острую боль еще незнакомой Лене жадной, уже
искушенной нежностью долгого, нестерпимо сладкого поцелуя.
Слов, кажется, не было совсем.
...На этом все оборвалось: через несколько дней Леня ушел в Красную
Армию.
Казарма. Полигон. Война. Фашистский лагерь. Побег. Почти сразу -
партизанский лес.
Среди образов, что вспоминались на чужбине, рядом с девчатами, с
которыми он целовался когда-то от полноты и радости жизни, стояла она -
самая прекрасная, самая сладостная, самая желанная. Иногда - близкая, а
иногда и очень далекая. Казалось даже порой, что все это просто мимолетное
чувство, которое можно испытать и к другой девушке, была б она славной да
пригожей.