"Александра Бруштейн. И прочая, и прочая, и прочая ("Вечерние огни" #1)" - читать интересную книгу автора

пальцами прелые солдатские шинели и рубашки, а раненые, когда врачи и
санитары выносят их из боя, нередко проваливаются на землю сквозь трухлявые
носилки. От всего этого у темных, почти сплошь неграмотных солдат рождаются
отчаяние, чувство преданности, обреченности. Воинские поезда, отправляемые
на фронт, заливаются внешне залихватской, внутренне рыдающей песней:

Маньчжурские долины -
Кладбище удальцов!..

В эшелонах, увозящих душевнобольных солдат в тыл, врачебный персонал
живет в постоянной бессонной тревоге из-за частых покушений больных на
самоубийство. Уже по прибытии эшелона в Москву один больной, прощаясь с моим
мужем, к которому он привязался за месяц пути, заплакал:
- Бог с тобой, доктор... Отдаю!
И вручил ему "сувенир", от которого у врача помутилось в глазах:
веревку. Она была сплетена из ниток, выдернутых из простыни. Веревка была
корявая, но повеситься на ней можно было вполне удачно.
По прибытии эшелона с душевнобольными в Москву мужа уже не отослали
обратно на Дальний Восток (возможно, начинались уже переговоры о мире), а
направили в Новгород, в местный военный лазарет. Одновременно Новгородское
земство предложило мужу, работавшему до войны ассистентом у академика
Бехтерева в клинике душевных и нервных болезней, занять на время пребывания
в Новгороде вакантную должность врача-ординатора в Колмовской
психиатрической больнице.
Свободной квартиры для нового врача в Колмове не оказалось, и ее
сделали из одной половины очень длинного сарая. Настлали полы, прорубили
окна, навесили двери, разгородили на комнаты, покрасили, оклеили обоями.
Получилась квартира из пяти комнат. Одна из них - кабинет - такая большая и
пустая, что я в ней упражняюсь на велосипеде: выруливаю восьмерки вокруг
единственной мебели - двух стоящих в комнате канцелярских столов.
В другой половине того же сарая - бричка, пролетка, сани. Там же -
лошади. Ночью караковый Варвар как топнет ногой, так словно брякнулся о
землю если не орех с кокосовой пальмы, то, по крайней мере, арбуз! В той же
половине сарая помещается квасоварня. Посредине ее - вделанный в землю
огромный чан с золотисто-коричневым хлебным квасом. На поверхности его
нередко колышутся всплывшие брюхом вверх один-два трупа утонувших крыс. Они,
оказывается, большие любители кваса! Однажды, войдя зачем-то в квасоварню, я
увидела, как кучер Стигней, только что возвратившийся из города, засучив
правый рукав, вытащил из чана с квасом и отбросил в сторону дохлую крысу с
длинным, прямым как палка хвостом... Потом зачерпнул квасу, выпил подряд две
кружки и с удовольствием крякнул:
- Эх и квасок!
Но эта половина сарая для нас - чужое государство. На нашей половине
чистенько, светло, очень тепло. Ежедневно топит у нас печи
душевнобольной-хроник Теткин, у которого все на лице смотрит вниз; нос, углы
рта, усы, волосы на лбу, даже глаза у Теткина устремлены вниз, словно
подмигивает он собственным сапогам. Почти каждый день между ним и мной
происходит один и тот же диалог:
- Вот ты - ученая... А как меня звать, не знаешь!
- Aн знаю!