"Александра Яковлевна Бруштейн. В рассветный час (Трилогия, Книга 2)" - читать интересную книгу автора

глядеть. "Конечно... я... так рано... не усну..." - продолжает вертеться у
меня в голове. Луна закрывается легким облачком, как шарфиком. Потом из глаз
луны выкатываются крупные слезы, похожие на перевернутые вниз головой
запятые. Потом луны уже не видно, а идет дождик, такой тепленький, будто
небо плачет супом! Капли этого дождя-супа падают на мое лицо, скатываются ко
мне за ухо, за ворот моей ночной рубашки и пахнут чем-то очень знакомым и
уютным... Кухней, плитой, свежемолотым кофе... Юзефой!
Это и в самом деле Юзефа, моя старая няня. Стоя на коленях около
кровати, она чуть-чуть касается меня рукой, загрубелой от работы, шершавой
от стирки. При этом она еле слышно шепчет на том языке, на котором молятся в
костелах и который сама Юзефа не без гордости называет "латыньским".
Впрочем, латинских слов Юзефа знает только два: "патер ностер" ("отче наш"),
а за этим следует перечисление Христа, всех католических богородиц и святых:
- Патер ностер... Езус Христос... Матка боска Острабрамска,
Ченстоховска... - бормочет Юзефа. Это она призывает мне в помощь всех
небесных заступников, продолжая кропить меня слезами.
- Юзенька... - бормочу я сквозь сон, - как ты мокро плачешь...
И снова закрываю глаза, снова меня качает на сонной волне. Но тут вдруг
будто кто крикнул мне в ухо: "Юзефа плачет!" Я раскрываю глаза, мне больше
не хочется спать.
- Юзенька! Тебя кто-нибудь обижает?
- Никто мене не забижает... Тебя, шурпочку мою, не забидел бы кто там,
у кляссе... Смотри, будут бить - не давайся!
Никакими уверениями невозможно поколебать Юзефину убежденность в том,
что в институте ("у кляссе") детей бьют. Бьют и учат, учат и бьют.
Я начинаю повторять все давно уже приведенные доводы: теперь в школах
не бьют - если бы там били, разве папа и мама отдали бы меня туда? - и т. д.
Но вдруг замолкаю на полуслове, на меня нападает страх: опоздаю! Вон уже как
светло, уже утро, - опоздаю на первый урок в институт!
Срываюсь в ужасе с кровати:
- Который час?
Нет, не опоздаю: сейчас только семь часов утра. Уроки начинаются в 9 с
половиной, а ходу от нашего дома до института всего минут десять, да и то
если останавливаться перед каждым магазином и засматриваться на все витрины!
Времени еще много!
Все-таки на всякий случай: а вдруг что-нибудь меня задержит? Вдруг
улицу перегородят телеги или марширующие солдаты? - я начинаю мыться и
одеваться. Так поспешно, что все валится у меня из рук.
Скорее, скорее, уже десять минут восьмого!
Когда человек торопится, вещи, словно нарочно, стараются мешать ему.
Где моя левая туфля? Куда она убежала? Ведь это же безобразие: у человека
две ноги - и почему-то только одна туфля! Я с негодованием повторяю по
адресу своих туфель то, что постоянно твердит наш друг, старый доктор Иван
Константинович Рогов, когда он на что-нибудь или кого-нибудь рассердится:
- Это хамство, милостивые государи! Да-с!
К счастью, "милостивая государыня" - левая туфля моя - отыскалась: она
почему-то засунулась за ножку кровати. С форменным коричневым платьем -
новая беда: оно почему-то застегивается на спине! Ну что за глупая выдумка
портнихи! Застегивать платье на спине - этак можно целый час
проканителиться. И, по-моему, когда я примеряла платье, застежки были