"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

понял, чего она хочет, потому что она вытянулась, налилась тяжестью, лежала
и шептала: "Бей меня, мальчик, слышишь, бей меня, бей что есть силы" - и еще
что-то про боль: "Надо, чтоб было больно!" А потом начала расстегивать на
нем одежду, долго расстегивала, пуговицы никак не пролезали через мокрые
петли, и после этого он уже не знал, что она делает с ним и что он делает с
ней, пока она вдруг рывком не оттолкнула его от себя с криком "Уйди!", и
что-то стало выплескиваться наружу сильными, резкими толчками - жизнь, и
кровь, и все выплескивалось из него, он взирал на это с ужасом, словно видел
со стороны собственную смерть. Потом, когда они уже оделись и все было
позади, они тихо лежали и смотрели друг на друга, и ее лицо было так близко,
что он видел последние отблески дневного света, прозрачными змейками
струившиеся в уголках ее глаз. Но они не прикасались друг к другу, не
улыбались и не говорили ни слова, потому что оба знали, оба слишком хорошо
понимали: ничто им не поможет. Ни к чему давать друг другу обещания, ни к
чему пытаться спрятаться здесь или вместе куда-то бежать: куда бы они ни
убежали, полиция все равно их поймает, и Лидию отправят в интернат для
трудновоспитуемых девочек, а на него обрушится гнев божий. Но одновременно
они знали: то, что соединяет их сейчас, в эту минуту, останется с ними
навсегда, до самой смерти, и ничто не сможет этого изменить. Они лежали
совсем тихо и говорили это друг другу глазами. В опустившихся сумерках
разнеслись над крышами медленные, тягучие удары колокола, они лежал" и
считали их, пока последний не растаял в тишине как тонкий стеклянный звон.
И - словно какая-то дверь затворилась, неслышно, беззвучно. Она снова ему
улыбнулась, и он тоже улыбнулся в ответ, думая о том, до чего же все
удивительно.

Вечером инспекция по охране детей явилась и увела Лидию, а сам он всю
ночь просидел взаперти, один на один с гневом божьим. Прошло много лет, и
вот три дня назад все ожило в памяти на мосту Лангебро, когда Лидия
обернулась к нему с той же бледной, сумеречной улыбкой в морозном солнечном
сиянии, а теперь он словно проснулся на том же чердаке и услышал тот же
звук. Происходящее со мной сейчас, подумал он, самое ужасное, не произошло
ли оно еще тогда, много лет назад, или я уже тогда знал, что оно произойдет?
Неужели все-таки действительно существует нечто, именуемое судьбой, - судьба
человека, изначально заданный повторяющийся трафарет, в котором никакой
поступок не может что-либо изменить, никакая мысль не может что-либо
добавить или убавить?

"Чушь!" - запальчиво буркнул Симон. Он пульнул этим словом по темным
нагромождениям хлама в кладовке, словно то было скопление вражеских сил,
весь отвергнутый мир буржуазных воззрений, который, воспользовавшись его
минутной слабостью, коварно проник к нему в сознание. К чему ударяться в
мистицизм и черную романтику - от фактов не уйдешь. Он потерял голову - вот
и вся правда. Три дня назад он совершенно случайно встретил Лидию на
Лангебро и тотчас опять с ней связался, хотя было более чем достаточно
оснований остеречься, один ее вид чего стоил: лицо, залепленное белой как
мел пудрой, крашеные волосы, тонкое черное вечернее платье, шелковые чулки и
туфли на высоких каблуках - это утром-то, и почему она была не на фабрике? У
нее освобождение по болезни, объяснила она, но она ведь была здорова, и
почему она разгуливала по городу такая расфуфыренная, где провела ночь и