Первая оплошность

Плыли всю ночь.

Настроение мало-помалу исправилось. По крайней мере сутки или двое никто о них спохватиться не мог, и мысли обоих сосредоточились на предстоящей открытии.

В рассветных сумерках проплыли Гуменки.

Друзья с любопытством таращили глаза — все-таки неизведанный край. Еще год назад они бы не решились на подобное путешествие. Вернее, год назад даже путешествие к Марковым горам казалось подвигом… Но ничего особенного в Гуменках не обнаружили. Деревня как деревня. К тому же здесь наверняка нет ни скал ни водопада…

Никита достал тетрадь, макнул в воду за бортом химический карандаш и тщательно записал свои наблюдения.

Холодная, розовая заря постепенно угасла, растворилась, и первые лучи солнца зажгли веселым блеском верхушки елей на берегу Туры. Петька скинул телогрейку, отцовскую кепку, оба с удовольствием сняли ботинки.

А когда солнце взошло уже высоко над тайгой и желтая Тура заискрилась под его лучами, решили сделать первый привал. Животы у обоих подвело, а руки ныли от усталости. Вдобавок Никита где-то вычитал, что, как ты ни спеши, а привал и завтрак вовремя — это первое дело в путешествии. Теория у Никиты имелась на все случаи жизни.

Выволокли лодку на берег и огляделись, довольные собой. Их лодка — с удочками, телогрейками, полными провизией мешками — очень походила на лодку самых заправских путешественников. А тайга, окружавшая лужайку, на которой высадились они, и река и безлюдье вокруг не оставляли никаких сомнений в реальности происходящего.

Шлепнулись на траву и, закрыв глаза, минут пять предавались блаженным раздумьям.

Над самой головой Петьки вытянулась корявая лапа сосны, и нахальная синица, прыгая с ветки на ветку, о чем-то торопливо рассказывала Петьке. Петька приоткрыл глаз и разглядывал ее пушистое брюшко. А синица, наклонив голову, тоже поглядела на него одним глазом.

Пахло хвоей, пахло тайгой, но друзья выросли в этом запахе и не замечали его. Это был запах земли, запах жизни на земле. И скажи им, что где-то может пахнуть иначе, — они не поверили бы.

— Подъем! — сам себе скомандовал Петька и, вскочив на ноги, полез в чащу за валежником.

Скоро на поляне заиграл костер.

Молоко обоим было велено выпить как можно скорее, пяток сырых яиц тоже цельзя было хранить, а чтобы сидеть у костра да не испечь картошку — об этом речи не могло быть. Словом, позавтракали так креркр, как никогда в жизни еще не завтракали. Однако не почувствовали себя очень рбремененными едой. Из ручейка, который, по существу, и явился причиной выбора стоянки, набрали воды. Разом выпили по полкотелка. Но поскольку всякий уважающий себя путешественник кипятит чай, полкотелка еще вскипятили и без энтузиазма похлебали пахнущую дымом воду. Решили, что в следующий раз не будут пить сырую, тогда кипяченая пойдет лучше.

Опять немного полежали. Петька вспомнил мать, потом вспомнил Мишку с Владькой и позлорадствовал про себя.

О чем думал Никита — не угадать. Никита отыскивал для себя точку даже там, где ее и отыскать нельзя. Небо голубое, ровное из края в край. Петька шарит, шарит по нему глазами — зацепиться не за что. А Никита как уставился вверх, так кажется, будто что подвесили там специально для него — гляди Никита и радуйся, как интересно.

Синица улетела куда-то, а к сосне прицепился дятел.

Друзья сели и поглядели друг на друга. И на этот раз подумали об одном и том же. Подумали о тайне, что ждала их впереди. Но думать об этом они могли, а говорить нельзя было. Что толку гадать, если ничего не известно?

Впрочем, Петька уже открыл было рот, чтобы сделать хоть самое осторожное предположение, как рядом под чьими-то шагами захрустел валежник. Друзья замерли. Нож валялся в стороне от них, а штык — в лодке.

Это была непростительная оплошность.