"Анита Брукнер. Отель 'У озера' " - читать интересную книгу автора

достаточно долгий срок, а вернулась повзрослевшей, умудренной и
преисполненной раскаяния. Ибо проступок, который я совершила, мне не
дозволен, будто я несмышленая девчонка, подумалось ей; да и с какой стати
дозволять? Я серьезная женщина, которой пора бы разбираться в жизни; по
мнению приятелей, я в таком возрасте, когда не делают глупостей; кое-кто
находит во мне внешнее сходство с Вирджинией Вулф*; я домовладелица,
налогоплательщица, хорошо, хотя и незамысловато готовлю и не тяну с
представлением рукописей; готова подписать любой издательский договор,
никогда не названиваю издателю и не ставлю высоко прозу, которую пишу, при
том что понимаю - мои книги весьма неплохо идут на рынке. Довольно долго я
являла миру эту несколько серую и надежную личность; окружающим я,
разумеется, надоела, но чтобы надоесть себе самой - такого они не могли мне
позволить. Считалось, что мне положено ходить с опущенной головой, и те, кто
полагал, будто знает меня, единодушно решили - пусть впредь так и будет.
После целительного пребывания в мире этого серого одиночества (я заметила,
что листья на растении под окном совершенно неподвижны) мне, несомненно,
разрешат возвратиться, вернуться к тихому прозябанию, стать такой, какой я
была, пока не совершила этот, по всей видимости, чудовищный проступок, хотя,
говоря откровенно, совершив его, я и думать о нем перестала. Зато сейчас
думаю. И еще как.
______________
* Вирджиния Вулф (1882 - 1941) - английская писательница, глава
литературной группы "Блумсбери", автор яркой экспериментальной прозы;
классик литературы XX века.

Повернувшись спиной к бесцветной бесконечности за окном, она обвела
взглядом комнату, выдержанную в тонах переваренной телятины: розоватый ковер
и шторы, узкая кровать на высоких ножках под розоватым покрывалом,
аскетический столик с таким же стулом, вплотную задвинутым под столешницу,
узкий дорогой шкаф и высоко-высоко над головой - маленькая медная люстра,
которая, как она знала, рано или поздно безотрадно замигает восемью слабыми
лампочками. Накрахмаленные белые кружевные портьеры заглушали и без того
скудный дневной свет; раздвинув их, можно было выйти через высокую балконную
дверь на узенькую полоску балкончика, где стояли крашенные в зеленый цвет
железные стол и стул. Здесь я смогу писать при хорошей погоде, подумала она,
подошла к сумке и извлекла две продолговатые папки. В одной находилась
первая глава романа "Под гостящей луной", над которым она собиралась не
спеша поработать, раз уж в ее жизни возник этот непонятный промежуток. Но
руки сами собой потянулись ко второй папке, она раскрыла ее, направилась к
столику - и вот она уже сидит на жестком стуле, открыв ручку и напрочь забыв
об окружении.
"Дэвид, милый, - писала она, - тут меня ожидал холодный прием. Пенелопа
гнала во всю силу и не сводила с шоссе мрачного взгляда, словно сопровождала
преступницу из зала суда в тюрьму особого режима. Мне хотелось поговорить -
ведь не каждый день выпадает летать самолетом, да и от таблеток, которые дал
врач, на меня напала словоохотливость, но все попытки завязать болтовню
разбивались как о глухую стену. Впрочем, в Хитроу она оттаяла, помогла мне
найти тележку для сумки, сказала, где можно выпить кофе, и внезапно исчезла,
а на меня напало жуткое чувство, не печальное, но головокружительное и
немного озорное, и не с кем было поговорить. Я выпила кофе, походила