"Герман Брох. 1888 - Пазенов, или Романтика ("Лунатики") " - читать интересную книгу автора

слабым галопом, и сразу же случилось несчастье: передней ногой пони угодил в
глубокую борозду, перевернулся и уже не мог больше встать. Подбежал Гельмут,
а затем и кучер. Растрепанная голова пони лежала на вывороченном пласте
пашни, язык свисал набок. У Иоахима все еще стояло перед глазами, как они с
Гельмутом опустились там на колени и гладили голову животного, но он никак
не мог вспомнить, как oни вернулись домой, он помнил только, что оказался на
кухне, где в одно мгновение воцарилась глубокая тишина, и все уставились на
него, словно он был какой-то преступник. Потом он услышал голос матери:
"Нужно сказать об этом отцу". Затем он внезапно оказался в рабочем кабинете
отца, казалось, что то самое наказание, которым мать, прибегая к ненавидимой
фразе, так часто пугала их, наслоившись и накопившись, теперь настигло его.
Однако наказания не последовало. Отец лишь молча вышагивал прямолинейной
походкой по комнате, а Иоахим старался стоять прямо и поглядывал на оленьи
рога, висевшие на стене. Поскольку по-прежнему ничего не происходило, то
взгляд его начал блуждать и зацепился за голубизну бумажной оборки
шестиугольной отполированной плевательницы коричневого цвета, которая висела
рядом с печью. Он почти забыл, зачем сюда пришел; казалось только, что
комната стала больше, чем обычно, а на грудь давила какая-то тяжесть.
Наконец отец вставил свой монокль в глаз: "Наступило самое время тебе
оставить дом", и Иоахим теперь знал, что все они лицемерили, даже Гельмут, в
это мгновение Иоахиму казалось даже справедливым, что пони сломал себе ногу,
да и мать то и дело предавала его для того, чтобы он оставил дом. Потом он
увидел, как отец достал из ящика пистолет. Ну а затем его стошнило. На
следующий день от врача он узнал, что у него сотрясение мозга, и очень
гордился этим. Гельмут сидел у его кровати, и хотя Иоахим знал, что отец
пристрелил пони, они не обмолвились об этом ни единым словом, снова
наступило хорошее время, замечательным образом укрытое и отстраненное ото
всех людей. Тем не менее оно закончилось, и с опозданием в несколько недель
его доставили в школу в Кульме. Но когда он стоял там перед своей узкой
кроватью, которая была такой далекой и отстраненной от его кровати в
Штольпине, на которой он болел, то ему почти что показалось, что он
позаимствовал себе ту отстраненность, и это сделало его пребывание там в
первое время вполне сносным.
Конечно, в тот период его жизни было много чего другого, о чем он
позабыл, но память сохранила некие волнующие обрывки, ему иногда даже
снилось, что он говорит по-польски. Когда он стал премьер-лейтенантом, то
подарил Гельмуту коня, на котором сам долго ездил. Его все-таки не оставляло
чувство, что он перед ним немножечко в долгу, даже что Гельмут для него
какой-то неудобный кредитор. Все это было бессмыслицей, и он размышлял об
этом редко. Только приезд отца в Берлин снова возвращал его к воспоминаниям
прошлого, и когда Иоахим расспрашивал о матери и о Гельмуте, то никогда не
забывал справиться о самочувствии лошади.
А теперь Иоахим фон Пазенов облачился в гражданский сюртук, и его
подбородок ощущал себя необычно свободным между уголками открытого стоячего
воротника, затем он водрузил цилиндр с изогнутыми полями и взял в руки
трость с остроконечной ручкой из слоновой кости, по дороге в гостиницу, где
он намеревался забрать отца для обязательной вечерней прогулки, перед ним
неожиданно всплыло лицо Эдуарда фон Бертранда, и ему было приятно, что
гражданская одежда не сидит на нем словно само собой разумеющееся, как на
этом человеке, которого он втихомолку называл иногда предателем. К