"Тадеуш Бреза. Стены Иерихона (роман, послевоенная Польша)" - читать интересную книгу автора

Ельский уже корпел над диссертацией, совмещая это с работой. Профессор
устроил его в министерство социальной опеки, научная тема была связана со
служебными занятиями, наука-с министерскими обязанностями. Теперь только
расширяй дело, поднимайся повыше, оперяйся и бери кормило власти в свои
руки. А чего они ждут сами для себя? Нет, не они ждут, это от них ждут! От
них-самых лучших на семинарах, самых сильных в студенческих дискуссиях,
способных убедить человека не на митинге, но прежде всего в своих группах;
от них-знающих, светских, блестящих, владеющих словом и пером,
образованных на западный манер.
И снова Ельский насупился и помрачнел. Так-то я начинал, а
сейчас-эдакая вот пристань! Ибо ушли годы энтузиазма, годы любопытства и
страхов. Годы первых ставок. "Экзамен на мастеров мы уже сдали", - сказал
ему как-то Дикерт. Теперь только ждать и караулить, не подвернется ли где
какое дело.
Корновский уже вице-министр, а ведь не политик и не военный, нет! Той
же школы, что и они, варшавского поколения интеллектуалов. А
Латкевич-сказочная карьера! Получил департамент, едва перевалив за
тридцать. Их друг, их однокашник, с которым так много переговорено в
подваршавском именьице. Их поколение-народ стоящий. Если бы еще не
ожидание, проклятое ожидание, к которому так привыкаешь, что оно попросту
превратилось в часть твоей жизни. Без забот, без страха, будучи совершенно
в себе уверен, зная себе настоящую цену. Ибо если не мы, то кто?
Ельский решительно отодвинул книгу. Только без преувеличений. Не
удалось подготовить выступления, ну так как-нибудь в следующий раз! Ты и
так перерос этих людей. Ты и так для них человек сверху. Выкрутиться не
проблема. Разве нет больше общих фраз. Ельский посмотрел в окно. Лес,
сплошной, настоящий лес, без дорог и шлагбаумов. Брамура, вспомнил
Ельский, эта Брамура как раз где-то здесь. Иметь бы такую пущу на Брамуре.
Каково тут? Можно ли знать ее как свои пять пальцев?
Сколько же тут тысяч гектаров? Двадцать, двадцать пять.
Страшное, богатство! Да к тому же еще и замок. Какая-то башенка
промелькнула за окном. Ельский слишком поздно вскочил на ноги. По-ошла! По
обеим сторонам продолжал бежать лес.
Выцарапывать его у государства-вот поразительное дело. Судиться с ним
во имя истории!
Ельский нахмурился. История, размышлял он, история! Что, собственно, с
ней вообще происходит. Из-за нее семья Кристины сцепилась с судом за этот
лес. Из-за нее сам он теперь едет, чтобы грудой костей забить нишу под
сельским костелом и, может, сказать какую-нибудь чушь. Вот именно!
Ничегошеньки с историей неясно. И уж коли смешаешь ее с жизнью-вот
странный-то стыд! Искусственность, зыбкость нынешних ее интересов. Какое
ко всему этому могут иметь отношение власти?
Особенно за то и был на себя зол Ельский, что предает собственный свой
клан, что не соглашается с самим собой, что упрощает проблему, как эта
необузданная старая орава неучей, простаков, варваров, людей случайных,
ведущих всю подготовку, которых постепенно призвана сменить подлинная,
тщательно отобранная элита, сливки одного поколения.
"Это надо знать!" Но не успел он отыскать в книге место, где бросил
чтение, что-то побудило его поднять глаза. Офицер разглядывал его.
Сидел он как-то неуклюже, ужасно усталый, пальцами приглаживал назад