"Этичный убийца" - читать интересную книгу автора (Лисс Дэвид)

Глава 3

За пару дней до того, как я приехал в город вместе с другими книготорговцами, Джим Доу вдруг занервничал. Он сказал себе, что с этим пора завязывать: игра явно не стоит свеч. Но потом он снова сидел в своей патрульной машине и смотрел на проносящиеся мимо автомобили. Иногда его охватывала такая лень, что он не в силах был даже остановить уродов, превысивших скорость на пятнадцать, а то и на двадцать пять километров в час. Но стоило ему выйти из машины и остановить кого-нибудь, как он чувствовал, что заводится до предела. Поэтому он просто сидел себе, тихонько включив радио, из которого раздавались тирольские трели «Оук ридж бойз»[9] или «Алабамы»,[10] – в общем, сплошное дерьмо. Из ближайшей забегаловки «Бургер кинг»[11] плыл густой запах картошки фри, а разбавленный алкоголем «Ю-Ху», который Доу потягивал из бутылки, оставлял во рту резкий привкус шоколада и виски «Ребел йелл». И все это наводило его на мысли о том, чего определенно делать не стоило. Но в конце концов, это ведь инстинкты! Нельзя же требовать, чтобы волк перестал быть волком. И тут в глаза ему бросилась спортивная тачка сексуального красного цвета и почти неземной красоты. И Доу не выдержал: он врубил сирену. От этого звука он мгновенно опьянел и снова почувствовал себя семнадцатилетним юнцом.

Но я слышу ропот. Вам интересно, откуда я все это знаю. Неужели я – не только Лем Алтик, но еще и Джим Доу? Неужели у героя романа раздвоение личности?

Вовсе нет. Но события этого уик-энда сыграли в моей жизни немалую роль. Еще какую немалую. И я потратил огромное количество времени, сил и денег на то, чтобы поговорить со всеми, кто выжил. Со всеми, кому удалось сбежать, ускользнуть от полиции, с полицейскими, которым удалось выкрутиться, с теми, кто попал за решетку, и с теми, кто избежал тюрьмы. Я говорил со всеми и сложил все истории воедино. Так что, думаю, я имею весьма точное представление о том, что творилось тогда в башке у Джима Доу.

Не думайте, я и сам читал эти мемуары – вы знаете, о чем я говорю. Все эти истории про нищенское детство, прошедшее в Ирландии, где писатель со сверхъестественной точностью вспоминает, какую именно шляпку надела тетушка Шивон на его семнадцатилетие, и каким был на вкус именинный пирог, и кто из родственников подарил ему апельсин, а кто вареное яйцо. Я бы и сам на это не купился. Никто из нас не помнит таких подробностей. Но такова уж природа творчества: автор имеет право додумывать историю, облекать ее плотью. Так вот, именно этим я и занимаюсь. Я рассказываю вам свою историю, и я имею право рассказать ее так, как захочу.

Так что вернемся к Джиму Доу и красной спортивной машине.

Вопреки ожиданиям Доу, женщина, сидевшая за рулем, оказалась не так уж хороша собой. Зато ей не было еще и тридцати. Ну в крайнем случае – слегка за тридцать. Ему понравились ее пышные, кудрявые светлые волосы, и одета она была даже сексуально: в футболку с растянутым воротом. Такие футболки женщины стали носить после фильма «Флэшданс».[12] Но общее впечатление сильно портили огромный нос и толстые губы, будто размазанные по лицу. Глаза же, наоборот, были слишком малы для такой большой головы. Но Доу все равно ее остановил: надо разобраться, что тут к чему.

Начинало темнеть. Пора бы ему уже быть у Пэм. Сегодня день рождения Дженни, и Доу подумал, что неплохо было бы съездить туда и отвезти ей какой-нибудь подарок. Дженни исполнилось четыре, и она уже года два знает, что такое день рождения. Так что если папочка не принесет ей подарок, мало ему не покажется. Если он не приедет, Пэм ему такое устроит… И не только Пэм. Эта чертова сучка Эми Томс ему просто жизни не даст.

Рано или поздно он все равно наткнется на Эми в «Пьяном окуне», или в «Приюте спортсмена», или в «Деннис», и она наверняка подсядет к нему с эдаким печальным видом и, грустно улыбаясь, расскажет о том, как расстроилась Дженни, что папочка не пришел к ней на день рождения и ничего ей не подарил. Так уж она к этому относится. Все эти уроды из окружной полиции относятся к подобным вещам именно так, а уж Эми – особенно. А перед Доу она и вовсе задирает нос. Смешно даже: Эми – и вдруг задирает перед ним нос. Просто чушь какая-то. Раз уж она такая умная, то почему выглядит как лесбиянка? Да уж, вопрос.

Так вот, едва завидев его, она к нему подойдет, воинственно расправит свои могучие плечи, покачает головой, а может быть, потрясет ему руку… Конечно, она не собирается учить Джима, как ему поступать. И вообще неловко как-то получается, что она одновременно и подруга Пэм, и коллега Джима, но она понимает, каково им обоим. Многие копы разводятся, но когда есть дети… Дети – это очень важно.

Может быть, если хоть один хрен когда-нибудь наклюкается настолько, чтобы сделать ей ребенка, тогда она узнает, важны дети или нет. Но Доу было неприятно вспоминать о том случае, когда он до того напился, что стал клеиться к Эми и даже схватил ее за задницу и запел: «Эми, Эми, как нам быть?» – эту слащавую песенку «Пьюр прэри лиг»[13] Эта стерва вырвалась из его объятий с видом английской королевы, и тогда Доу подумал, что ей, наверное, больше нравятся женщины. Например, Пэм. Наверное, Эми трахается с его бывшей женой. Надо же, в каком безумном мире мы живем.

Пусть только Эми попробует выкинуть что-нибудь подобное – Джим знает, что тогда делать. Все будет просто, как дважды два. Он возьмет пистолет и отшибет ведьме затылок. Бабах! – и все. О черт, Эми, где твой затылок? Давай попробуем его собрать. Главное – не перепутать, где кусочки от подруги Пэм, а где – от копа.

Подумать только, над ним насмехается Эми Томс – рядовая сотрудница полиции, которая возомнила вдруг, что может его третировать. А ведь Доу – не кто-нибудь, он начальник этой чертовой полиции. И к тому же мэр города. Сколько получает Эми Томс? Тридцать тысяч в год, в лучшем случае, – при условии, что она хотя бы немного прирабатывает на стороне. А она ведь ни за что на это не решится, потому что это неправильно. Ну ладно, пускай они с Пэм крутят там свою лесбийскую любовь. Эми станет папой Дженни и этим избавит Доу от лишних хлопот.

Доу решил, что, как только разберется с нарушительницей, сразу же зайдет в ближайший магазинчик и купит что-нибудь для Дженни. Куклу или, например, пластилин. Ему как-то не хотелось, чтобы Пэм потом щелкала на него своим маленьким черепашьим клювом или чтобы Эми одаривала его взглядами, полными сожаления; ему все-таки не хотелось отстреливать ей затылок. Беда была в том, что Доу с трудом выносил Дженни, которая вечно обнимала его за ногу, липла к нему и лепетала: «Папочка, папочка, папочка!» Пэм, конечно, не молодела, но с лица была еще очень даже ничего. И сиськи у нее были приличные, и вполне приемлемая, хотя слегка располневшая задница. И ребенок у нее был не от кого-нибудь, а от самого Джима Доу, начальника полиции округа. Так откуда же у них такая омерзительная дочь? И кстати, хватит кормить ее не пойми чем! Потому что это какая-то страшно питательная дрянь, от которой девчонка на глазах превращается в уродливую свинью. При виде Дженни это сравнение пришло бы в голову любому, да и сам Доу отлично знал, что уродство и излишки жира никогда еще не красили ни одну девчонку.

Доу грузно выбрался из патрульной машины и на минуту застыл, внимательно вглядываясь в нарушительницу поверх своих зеркальных солнечных очков. Он хотел ее получше рассмотреть и дать ей возможность оценить внушительную фигуру большого и страшного копа, который взял ее на прицел. Он прекрасно знал, какое впечатление производит на женщин его облик. Он не раз замечал эти удивленные полуулыбки: «О, офицер… здравствуйте!» Они смотрели на него, как на одного из тех стриптизеров, которых они обычно приглашают на свои девичьи посиделки. Конечно, у него уже образовался небольшой животик, но это ерунда. Женщинам плевать на такие вещи. Зато они клюют на силу и на понты, а у Доу и того и другого было вдоволь.

Когда Доу подошел к окну японской спортивной машины, женщина, сидевшая за рулем, сжала свои толстые, бесформенные губы, изобразив сдержанную улыбку. «Привет, красавчик!»

– Что-то не так, офицер?

Доу подтянул ремень. Он всегда это делал, чтобы продемонстрировать им свои причиндалы – пистолет, наручники и дубинку. Этот жест действовал на них, как шпанская мушка. Доу снял свою широкополую коричневую шляпу и рукавом вытер пот со лба. Водворив шляпу на место, он одарил женщину молниеносной улыбкой. Он знал, что его зубы сияют безупречной белизной, хотя он и чистит их реже, чем полагается. Правда, они немного кривоваты, но Доу знал, что относится к себе чересчур требовательно и никто из окружающих скорее всего не замечает этой кривизны.

– Позвольте ваши права и техпаспорт, мэм.

Она держала документы наготове и тут же вручила их Доу.

– Скажите, пожалуйста, что случилось? Видите ли, я спешу.

– Вижу, мэм. Вы так ехали, – ответил Доу. – Значит, вы Лайза Роланд из Майами? Далековато вас занесло, а?

– Одна моя коллега сюда переехала, и мне нужно было с ней повидаться. Я как раз собиралась выехать на шоссе.

Любят же они рассказывать о своей жизни – как будто ищут одобрения.

– И почему же вы так спешите домой, Лайза? Неужели вам так не понравилось в наших краях?

– Мне нужно домой, вот и все.

– И вам не надоели все эти отели и туристы, которыми кишит Майами?

– Я же сказала, я там живу.

– Вас, наверное, бойфренд ждет не дождется? Вы поэтому так спешите?

– Послушайте, объясните мне в конце концов, в чем дело!

– В чем дело? Лайза, разве вы не знаете, что превысили скорость?

– А по-моему, я ее не превышала.

– Ах, не превышали? Видите ли, так уж вышло, что я засек вас на радаре, и ваша скорость существенно превышала допустимый предел.

– Значит, вы ошиблись.

Женщина закусила губу, посмотрела куда-то вбок, оглянулась назад: видимо, что-то ее беспокоило. Если она не превысила скорость, почему же она так нервничает?

– Значит, я ошибся? Если так, то я не в курсе.

– Да бросьте, офицер. Как раз перед тем, как вы меня остановили, я посмотрела на спидометр, и он показывал пятьдесят пять миль в час.

– А я засек вас на скорости в пятьдесят семь, Лайза.

– Пятьдесят семь! Боже Всемогущий. Да бросьте вы, в самом деле. Я просто не верю, что вы остановили меня из-за того, что я превысила скорость на две мили в час.

– Видите ли, – возразил Доу, снова снимая шляпу и вытирая лоб, – по мне так предельная скорость и есть предельная. Это не значит, что вы должны ехать примерно с такой скоростью. Это самая высокая скорость, с какой вы можете ехать. Предельная, понимаете? Представьте, что у вас есть водонагреватель, и в инструкции сказано, что его нельзя нагревать до температуры выше ста градусов, иначе он взорвется. И что же, вы разогреете его до ста двух градусов, а потом будете возмущаться, говоря, что превысили предельную температуру всего на два градуса? Сомневаюсь. Я думаю, что, если он нагреется до девяноста пяти, вы сделаете все возможное, чтобы снизить температуру. И я считаю, что к пределу скорости следует относиться не менее серьезно.

– А радары? Разве они не имеют погрешности в несколько миль?

– Может быть, – ответил Доу, – но, видите ли, на территории Медоубрук-Гроув предельная скорость составляет сорок пять миль в час, и на дороге стоит соответствующий знак, мэм. Так что вы не просто превысили скорость, вы ее значительно превысили.

– Господи! – пробормотала она. – Медоубрук-Гроув. Это еще что такое?

– Это город, в котором вы находитесь, Лайза. И вы проехали по нему уже с километр. И он тянется еще на два с половиной километра к востоку.

– Да это же настоящая ловушка! – заявила женщина. Эта мысль осенила ее внезапно, и она даже не попыталась скрыть свое негодование. – Этот ваш трейлерный парк – просто-напросто ловушка.

Доу покачал головой:

– Знаете, очень обидно, когда людей, которые пытаются уберечь других от опасности, обвиняют черт знает в чем. Вы что, хотите попасть в аварию? Так, что ли? И еще пару человек с собой прихватить?

Женщина вздохнула.

– Ну ладно, какая разница. Давайте штрафную квитанцию.

Доу наклонился вперед и оперся локтями на опущенное стекло машины.

– Что вы сказали?

– Я попросила вас выписать мне штрафную квитанцию, и поскорее.

– Не надо объяснять представителю закона, что он должен делать.

Внезапно выражение ее лица изменилось, словно ее озарила догадка. Такое бывает, когда теребишь палкой ужа, бьешь и дразнишь его и вдруг понимаешь, что это вовсе не уж, а гадюка, и что она может ужалить в любой момент. Иными словами, Лайза поняла то, что ей следовало понять раньше.

– Извините, офицер, я ни в коем случае не хотела оскорбить вас. Я только хотела…

Что это, уж не заигрывает ли она с ним? Может быть, шлюха? Женщина протянула руку и нежно, самыми кончиками ногтей провела по его предплечью, едва задевая туго закрученные черные волоски.

Только этого Доу и ждал: она дала ему повод. Вообще-то можно было обойтись и вовсе без повода, но так все-таки как-то спокойнее. Пускай они думают, что сделали что-то не то. Пускай потом сокрушаются: ах, зачем только я к нему прикоснулась! Пусть считают, что сами во всем виноваты.

Прикосновение было вполне подходящей зацепкой. Доу отскочил на шаг назад, выхватил пистолет из кобуры и направил его на женщину так, что между дулом и ее лицом не оставалось и полуметра. Он прекрасно понимал, какое впечатление должна была на нее произвести эта огромная черная трясущаяся штуковина, которую ей сунули прямо в лицо.

– Никогда не прикасайся к офицеру полиции! – заорал он. – Это равносильно нападению, это уголовное преступление! А ну-ка, руки на руль!

Женщина закричала: они частенько кричат в таких случаях.

– Я сказал, руки на баранку! – Голос его звучал очень правдоподобно, будто он действительно уверен, что его жизнь в опасности, будто он действительно готов пристрелить эту женщину, если она ослушается приказа. – Руки на баранку, живо! Смотреть прямо перед собой! Делай что говорят, а не то я стреляю!

Женщина продолжала кричать. Глаза ее расширились и превратились в два маленьких блюдца, а светлые кудрявые волосы встали дыбом от страха. Продолжая кричать, она все же умудрилась приподнять руки. На полпути их словно свела судорога, но в итоге они все-таки легли на руль.

– Так, хорошо. Лайза, делай, что я говорю, и никто не пострадает. Договорились? Ты арестована за нападение на офицера полиции.

Доу вцепился в ручку двери, рванул ее и отступил на шаг, словно боясь, что из машины хлынет раскаленная лава.

Лучше разыграть сцену до конца. Если ведешь себя нагло, они иногда впадают в истерику или в праведный гнев – и вот тогда-то можно влипнуть по-настоящему. Если же, наоборот, делаешь вид, будто сам испугался, они словно продолжают на что-то надеяться, как будто случилось недоразумение, которое легко можно разрешить.

Держа женщину на прицеле, Доу выкрутил ей за спину сначала одну руку, потом другую. Крепко сжав ее запястья, он убрал пистолет в кобуру и надел на нее наручники. Он знал, что затянул их слишком тесно. Боль будет адская.

Когда он подтолкнул женщину к своей патрульной машине, ее лицо вдруг исказилось гримасой и оттого стало еще уродливей. Движение на этом участке было оживленным, почти как на шоссе, и проезжавшие мимо машины притормаживали: водители с любопытством глазели на Доу и на блондинку, очевидно предполагая, что она – наркодилер или еще бог знает что такое. Им и в голову не приходило, что она всего-навсего превысила скорость, а потом стала препираться. На ней были наручники, а на нем – полицейская форма, и всем было ясно, кто прав, кто виноват.

Доу затолкал женщину на заднее сиденье машины, усадив ее за пассажирским креслом, и захлопнул дверь. Сам сел за руль, подождал, пока проедут ближайшие машины, и выехал на дорогу.

Не проехали они и полкилометра, как сквозь рыдания женщины пробились наконец членораздельные звуки:

– Что со мной будет?

– Узнаешь, – ответил Доу.

– Но ведь я же не сделала ничего плохого.

– Значит, и волноваться не о чем, разве не так устроены законы?

– Так, – проговорила она сдавленным шепотом.

– Ну, так и незачем беспокоиться.

Немного не доезжая до свинофермы, Доу свернул с дороги. Пахло здесь ужасно: вонь исходила от отстойника, как принято было называть эту хреновину, но Доу про себя окрестил это место чертовой парашей для стада свиней, которых надо срочно прирезать, пока они не сдохли самостоятельно. И вонь как из параши – это уж точно. Хотя дерьмо, пожалуй, пахнет приятнее. А это – просто наидерьмовейшее из самого дерьмового дерьма. Мерзостное, тухлое дерьмо. Такую дерьмовую какашку может выкакать из своей задницы только какашка. Бывало, что вонь чувствовалась только поблизости от этого места, но в сырую погоду, то есть практически всегда, и особенно при сильном восточном ветре, весь городок Медоубрук-Гроув источал зловоние пенящегося, кишащего червями, пузырящегося, квашеного дерьма. Но что ж поделаешь: именно для этого и существуют на свете свинофермы – чтобы вонять. Чтобы никто не смог учуять куда более привлекательного запаха, витающего в этих краях, – запаха денег.

Впрочем, запах свиного дерьма обладал и другими полезными свойствами, поэтому Доу и привозил своих избранниц именно сюда. Во-первых, здесь было довольно пустынно: по этой дороге обычно никто не ездил, а во-вторых, Доу знал, какое действие оказывает этот аромат на женщин. Еще даже толком не почувствовав запаха, они уже оказывались в его власти: он подкрадывался к ним со спины и нападал внезапно, как страх.

Доу проехал с полкилометра по грунтовой дороге, протискиваясь между сосен: ведь надо же было довести дело до конца. Потом ему пришлось выйти из машины, чтобы отпереть хлипкие железные ворота, по сравнению с которыми линия, проведенная на песке, была бы серьезной преградой. Затем он вернулся в машину, закатил ее в ворота, снова вышел, чтобы запереть их, и наконец опять уселся за руль. Но безопасность прежде всего – таков был его девиз. Густо растущие деревья скрывали машину от посторонних глаз, и даже если бы какой-нибудь заплутавший водитель вдруг решил повернуть на эту дорогу, Доу смог бы его вовремя заметить.

Неподалеку, на открытом месте, стоял сарай для свиней – огромная железная развалина. Прямо за ним находился отстойник. Заглушив мотор, Доу вдруг понял, что улыбается, причем настолько давно, что ему уже начало сводить скулы. Наверное, сам дьявол так улыбается, когда он в хорошем настроении.

– Ну что, Лайза, – начал Доу, – ты где-нибудь работаешь?

И он откинулся в водительском кресле, погружаясь в привычное и такое приятное состояние, когда на душе одновременно тяжело и легко. Он уже прикончил свою бутылку «Ю-Ху» – бурбон сделал свое дело, и Доу было почти хорошо. Дальше бурбона он никогда не заходил. Он знал, что некоторые, очень неплохо осведомленные люди считают, будто он балуется наркотой. Но он никогда не прикасался к дури. Он слишком хорошо знал, чем это кончается. Вы только гляньте на Карен – в какое пугало она превратилась. А Ублюдок – тот и вовсе с катушек слетел.

Женщина на заднем сиденье завертела головой, пытаясь понять, куда ее завезли. Наверное, до нее только сейчас дошло, что они находятся на какой-то лесной опушке у черта на рогах. Уловив запашок, идущий от отстойника, она сперва поморщилась, а потом все ее лицо смялось в гримасу отвращения.

– Где это мы?

– Видишь ли, в участке у ребят и без того много дел, я и подумал: почему бы мне не допросить тебя прямо здесь? По-моему, так будет гораздо удобнее.

Женщина задергалась, пытаясь вырваться, но все лишние телодвижения приводили лишь к одному – наручники все глубже врезались в кожу.

– Я требую, чтобы вы меня выпустили. Я хочу позвонить адвокату.

– Адвокату? Зачем, детка? Ты же говорила, что не сделала ничего плохого. Адвокаты нужны только преступникам.

– Я хочу поговорить с адвокатом. Или с судьей.

– А по мне, судья – тот же адвокат, только с наворотом.

Доу не торопясь вышел из машины и замер на минуту, любуясь синевой неба и продолговатыми хлопьями облаков, похожими на обрывки ваты из баночки с аспирином. Потом он сделал вид, будто внезапно вспомнил, где находится, открыл заднюю дверь и плюхнулся на сиденье. Он аккуратно, не захлопывая, прикрыл за собой дверь: изнутри на задних дверях не было ручек, так что если дверь вдруг захлопнется, они с Лайзой окажутся заперты в машине, а ему меньше всего на свете хотелось оказаться запертым где бы то ни было с такой уродливой кобылой, как Лайза. Он уселся возле нее и сменил злобную ухмылку на улыбку, которую считал очаровательной.

– Так где, говоришь, ты работаешь?

– В Майами, на Восьмом канале, – ответила она, всхлипывая.

На Восьмом канале? Да уж дудки! Ведь не хочет же она сказать, что и впрямь работает на телевидении? С такой рожей – черта с два!

– Да ты что! И кем же ты там работаешь? Какой-нибудь супер-пупер-секретаршей? Я угадал? Сидишь себе на коленке у босса и строчишь письма под его диктовку? Это хорошо, уважаю секретуточек.

Лайза опустила глаза и промолчала. Доу показалось, что это невежливо. С ней разговаривают, а она, видите ли, молчит. Да кем она себя возомнила? Мисс Вселенной, что ли? Ей бы не мешало иногда в зеркало смотреться. Знала бы тогда, на что похожа. Кстати говоря, вблизи оказалось, что с лицом у нее все даже хуже, чем Доу мог себе представить. Шрамы от прыщей, загримированные пудрой. Светлые, но вполне различимые усики. Да уж, Джиму Доу она явно не чета. Чтобы разъяснить ей это раз и навсегда, он очень аккуратно, почти нежно положил ладонь ей на лоб, а потом дал ей легкую затрещину. На сей раз женщина не издала ни звука, но слезы и сопли опять полились рекой.

– Пожалуйста, отпустите меня, – попросила она.

– Отпустить? Вот так номер. Здесь тебе не Россия. Здесь законы есть. Правила, которые нужно соблюдать. Ты думаешь, можно просто отбояриться от меня, не заплатив свой долг обществу? – И он покивал головой, словно с кем-то соглашаясь, словно одобряя чьи-то слова, которых женщина не слышала. Потом он снова взглянул на нее. – Ну что ж, – сказал Доу, – я полагаю, что уродина вроде тебя должна быть рада случаю пососать член. Ты как думаешь?

– О господи, – пробормотала она в ответ и попыталась увернуться от него – они всегда так делают, – но деваться ей было некуда. Еще бы, ведь это ж заднее сиденье «форда ЛТД». Но эти дуры всегда пытаются увернуться.

Доу любил эти моменты. Обычно женщины были очень напуганы и делали все, что он хотел. Кстати, им тоже нравилось. Невероятно, но факт. Доу знал, что им потом приятно будет об этом вспомнить. Иногда ему звонили посреди ночи и вешали трубку – и он прекрасно понимал, что это значит. Наверняка это были те самые женщины, которых он поимел на заднем сиденье своей патрульной машины. Им хотелось еще. Они мечтали увидеться с ним – и это приводило их в растерянность: ведь они знали, что им не должно этого хотеться. Это же ненормально. И все-таки они не в силах были с собою справиться. А крики «О господи, нет!» и прочая ерунда – лишь элемент игры, и только.

Хотя из-за всех этих приключений Доу начинал немного беспокоиться о Дженни. Он боялся, что она тоже когда-нибудь станет такой же вот мордастой шлюхой. О ужас, только не его дочь. В старших классах она станет сосать члены по сортирам, потому что для нее это будет единственный способ понравиться мальчикам, и все равно она не будет им нравиться. Только пока это до нее дойдет, она уже пару лет будет подстилкой. Доу водил знакомство с парочкой таких старшеклассниц. Он очень переживал за них, конечно, но что поделаешь. Так что он считал, у него нет причин избегать их общества.

А тут еще Лайза орала, ревела и извивалась, как уж на сковороде. А в штанах у него тем временем выросла целая телебашня. Доу расстегнул ширинку и выпустил своего дружка на свободу.

– Погляди-ка, Лайза! Нет, ты только погляди! Ну, будь же хорошей девочкой, сделай, что дядя просит, и мы придумаем, как облегчить твою участь. Будешь хорошей девочкой – и через пятнадцать минут снова окажешься в своей машинке. Через четверть часа будешь гнать себе по шоссе – домой, в свой ненаглядный Майами.

Обычно такие вещи помогали. Надо нарисовать перед ними реальную перспективу – будущее, в котором они захотели бы оказаться. Просто сделайте свое дело и идите на все четыре стороны. И Доу действительно их отпускал. Ведь не изверг же он какой-нибудь.

Доу понял, что убедил ее. Женщина медленно повернулась к нему. Ее маленькие поросячьи глазки покраснели, сузились и наполнились страхом, но Доу также заметил, что в них засветилось что-то вроде надежды. Он прочел в ее глазах мрачную решимость и смирение: она отсосет ему – и будет свободна. А еще в ее взгляде промелькнуло сознание того, как ей повезло, что такой мужчина, как Доу, клюнул на такую жалкую уродину, как она. Возможно, все произошло не совсем так, как она мечтала, но как бы там ни было, а она об этом мечтала.

– Ладно, – прошептала она, обращаясь при этом, как показалось Доу, скорее к себе самой, чем к нему.

Ей нужно было собраться с силами. Доу было трудно это понять. Ведь сосать член ей наверняка не впервой. А уж сам Доу не заставил бы просить себя дважды, если бы какая-нибудь милая крошка заперла его на заднем сиденье своего автомобиля и попросила полизать ей кое-что. Да уж, Доу бы точно не стал артачиться. Но он считал, что люди бывают разные.

– Ладно, – повторила женщина, на сей раз обращаясь уже к нему. – И ты правда меня отпустишь?

– Я же сказал, что отпущу, – нетерпеливо ответил Доу. Вся эта болтовня его не возбуждала, и напряжение начинало спадать. – Ну давай, детка, соси.

– Ладно, – опять повторила она. – Но тебе придется снять с меня наручники.

– Давай-ка без штучек, Лайза.

– Пожалуйста, – попросила она. – Мне больно. Я буду паинькой.

Я буду паинькой. Можно подумать, она маленькая девочка. Хотя – почему бы и нет. Тем более он уже делал так раньше. Бывает, им просто нужно немного расслабиться. И Доу знал, что эта девчонка не станет рисковать: она слишком напугана.

– Ладно, сладенькая моя, но только без фокусов. И руки держи на виду.

Доу расстегнул наручники и поморщился – сперва от лязга замка, а потом от вздоха облегчения, который издала женщина.

– Спасибо. – Она всхлипнула, втягивая в себя длиннющую соплю.

Кому же понравится, если его член искупают в соплях? Хотя ладно, насрать, решил про себя Доу.

– Ну вот, я выполнил твою просьбу, – сказал он. – Думаю, я кой-чего заслужил.

Сначала он подумал, что она просто немного не рассчитала силы. Потом он подумал: Господи Иисусе! А потом у него помутилось в глазах. Его яйца пронзила нестерпимая боль, которая, как плесень, расползлась вниз по бедрам, а потом вверх по позвоночнику. Боль оглушала его приступами: один – другой – третий… Он осоловел настолько, что даже не понимал, что происходит. Но потом понимание пришло откуда-то из подкорки: эта шлюха молотит кулаком по его яйцам. И не просто молотит, а прямо месит, как тесто. Удар, перерыв, потом снова удар – как разрывы снарядов.

Доу попытался отодвинуться от нее, выползти за дверь, но его спина уперлась в спинку сиденья, а тяжелый кулак все бил, бил и бил по его яйцам – и Доу закружился в вихре боли; он забыл, где низ, где верх, где право, где лево. Он настолько потерял ориентацию, что не мог даже понять, в какую сторону ползти. Тогда он стал шарить вокруг, пытаясь нащупать пистолет. Какой-то частью сознания он понимал, что застрелить эту стерву в собственном «ЛТД», даже не застегнув ширинку, на территории своего собственного участка – идея не слишком удачная, особенно учитывая, что многие видели, как он ее остановил, и что ее красная японская машина по-прежнему стоит на обочине. С другой стороны, в его помутившемся сознании маячила мысль, что стоит ему пустить пулю в эту уродливую тупую харю, как пытка прекратится и боль пройдет. Боль каким-то таинственным образом соединилась в сознании Доу с самим существованием Лайзы, с тем, что она живет и дышит. Разумеется, в этом не было никакой логики, и он даже понимал, что мысль эта – чистый абсурд, но это не имело значения.

Беда была в том, что пистолета он не нашел. Все вокруг расплывалось, окутанное туманом, и Доу шарил рукой по сиденью в поисках ремня, но никак не мог его нащупать. К тому же удары прекратились, хотя боль и осталась. И все-таки он почувствовал себя несколько лучше.

Впрочем, не намного. Лайза, чертова шлюха, хитрая стерва, как-то умудрилась стянуть с него ремень, и теперь у нее были ключи и дубинка. Но и это еще не все: у нее был пистолет. А у Доу все тело ниже пояса пульсировало от боли, и он молил Бога только об одном: чтобы его яйца остались на месте. Линия горизонта как-то странно сместилась, и Доу вдруг понял, что лежит на боку на заднем сиденье. Дверь машины была распахнута, и прямо перед ним стояла Лайза. Футболка ее измялась и взмокла от пота и слез, а волосы были взъерошены, как у какой-нибудь секс-бомбы из порнофильма.

– Ах ты чертов кобель, – прошипела она.

Дуло пистолета было направлено прямо на Доу, и ему это не понравилось. Но несмотря на боль, он заметил, что Лайза не умеет держать оружие: она сжимала его обеими руками, как тупой коп из какого-нибудь дурацкого телешоу. Доу готов был поспорить, что она никогда прежде не стреляла и, может быть, даже не знала, как снять пистолет с предохранителя. Ему, впрочем, не хотелось проверять, догадается ли она в случае необходимости, что нужно делать: слишком уж умной оказалась эта сучка. Но будь она даже самой умной страхолюдиной на свете, ей бы ничего не помогло: если бы только он владел нижней половиной своего тела, он бы непременно встал, отобрал у нее эту железную штуковину и расквасил бы рукояткой ее картофельный носище. Да, пожалуй, именно так бы он и поступил.

– Ты хотел знать, что я делаю на Восьмом канале? Так знай же, сволочь, что я репортер. Так что жди съемочную группу. – И с этими словами она захлопнула дверь, заперев Доу в его же собственной патрульной машине.

Из отстойника на него волною нахлынул запах свинячьего дерьма – как поток сквернословия, как громкий отвратительный хохот, как налоговая проверка или какая-нибудь венерическая зараза. Доу в ловушке. Ему больно. Ему оторвали яйца. «Ю-Ху» и бурбон вскипели у него в желудке и выплеснулись на сиденье, заливая ему грудь, лицо и руки. Он почувствовал, что теряет сознание.

Доу так и провалялся в отключке до следующего утра, пока не явился его помощник, который и привел его в чувство, деликатно и в то же время глумливо постучав дубинкой по стеклу.