"Шутки Господа" - читать интересную книгу автора (Аллен Вуди)

Размышляя о женщинах Йобсена

Пожалуй, ни одному писателю не удавались столь сильные и сложные женские образы, как великому скандинавскому драматургу Йоргену Йобсену, известному своим современникам под именем Йорген Йобсен. Его отношения с противоположным полом были мучительны, но благодаря страданиям и горю, которые они принесли самому автору, Йобсен подарил миру таких непохожих и незабываемых героинь, как Дженни Ангстрем в пьесе «Всюду гуси» и фрекен Дроссель в «Маминых галошах». Йобсен (урожденный Иобсен, он в зрелые годы срезал локон с груди и разместил его над «И») родился в Стокгольме в 1836 году. Первую пьесу он написал в четырнадцать лет. Она называлась «Муки смущения» и увидела свет рампы, когда автору было уже за шестьдесят. Критика встретила ту постановку разноречиво, а смелость темы (любовь благовоспитанной девушки к головке швейцарского сыра) заставила чопорную публику покраснеть. В творчестве Йобсена можно выделить три периода. Вначале был создан цикл пьес о страхе, ужасе, отчаянии и одиночестве (комедии). Затем драматург обратился к острым общественным проблемам. Его драмы того периода сыграли немалую роль в переходе к более безопасным методам взвешивания наваги. И наконец, шесть великих трагедий, составивших последний цикл: они написаны незадолго до смерти. В 1902 году от творческого перенапряжения у Йобсена отвалился нос, и драматурга не стало.

Первой из великих йобсеновских женщин пришла к зрителю Хедвиг Молдау – главная героиня пьесы «До гланд», в которой автор вынес язвительный приговор великосветской графомании. Хедвиг известно, что Грегор Норстад использовал нестандартный стройраствор, когда клал крышу курятника. Однажды ночью крыша обрушивается на Клавара Экдаля. Хедвиг узнает, что несчастный ослеп и одновременно облысел, и её охватывают муки совести. Следует знаменитая финальная сцена.

Хедвиг. Значит… все-таки рухнула.

Доктор Рорлунд. (после долгой паузы) Да. Прямо на голову.

Хедвиг. (насмешливо) Интересно, что его занесло в курятник?

Доктор. Любил курочек. Нет-нет, не всех, не кур вообще, уверяю вас. Некоторых. (Многозначительно.) Экдаль умел ценить цыпочек.

Хедвиг. А Норстад? Что он сделал, когда… это случилось?

Доктор. Посыпал голову перцем и спрятался в погребе.

Хедвиг. (себе) Я никогда не выйду замуж.

Доктор. Вы что-то сказали?

Хедвиг. Нет, ничего. Идемте, доктор. Пора бы вам постирать рубашку. Пора бы всем постирать рубашки…

Образ Хедвиг многим обязан родной сестре Йобсена Хильде, властной и неуравновешенной женщине. Она была замужем за вспыльчивым финским мореходом, который в конце концов загарпунил ее. Йобсен боготворил сестру и только благодаря ей избавился от привычки разговаривать со своей тростью.

Вторую из череды великих героинь Йобсен вывел в пьесе «Дикая шутка», возвышенной драме любви и ревности. Мольтвик Дорф, укротитель анчоусов, узнает, что его брат Аовульф получил в наследство деликатную болезнь их отца. Дорф обращается в суд. Он утверждает, что болезнь по праву принадлежит ему, но судья Мандерс берет сторону Аовульфа. Нетта Хольмквист, хорошенькая и самоуверенная актриса, подбивает Дорфа пойти на шантаж: пускай он пригрозит Аовульфу, что сообщит властям, как тот в свое время подделал подпись одного гуся на страховом свидетельстве. Следует четвертая сцена второго действия.

Дорф. Нетта, Нетта! Все кончено. Я проиграл.

Нетта. Так может говорить только ничтожный слабак, неспособный найти в себе мужества…

Дорф. Мужества?

Нетта. Мужества сказать Парсону Сматерсу, что он никогда больше не сумеет ходить нормально и обречен скакать до конца своих дней.

Дорф. Нетта! Нет. Я не могу.

Нетта. Еще бы! Конечно не можешь. Зря я заговорила об этом.

Дорф. Парсон Сматерс доверяет Аовульфу. Было время, он делил с ним последнюю пластинку жвачки. Правда, меня тогда еще не было на свете. Ах, Нетта…

Нетта. Не хнычь. Банк не позволит Аовульфу перезаложить крендель. Тем более он уже съел половину.

Дорф. Нетта, что ты предлагаешь?

Нетта. То, что любая жена сделала бы ради собственного мужа. Надо засолить Аофульва.

Дорф. Опустить в рассол собственного брата?

Нетта. А что такого? Чем ты ему обязан?

Дорф. Но это слишком жестоко. Послушай, Нетта… А что, если уступить ему нашу наследственную болезнь? В конце концов можно найти компромисс. Скажем, он забирает диагноз, но оставляет мне симптомы?

Нетта. Компромисс? Не смеши меня. Господи, как меня тошнит от твоего мещанства, Мольтвик. Если бы ты знал, как я устала от нашего брака. От твоих вечных идей, твоих привычек, твоих разговоров. От этого плюмажа, который ты надеваешь к обеду.

Дорф. Остановись… Не трогай плюмажа.

Нетта. (презрительно) Послушай, Мольтвик. Я хочу тебе кое-что рассказать. Об этом не знает никто, кроме меня и твоей матери. Ты гном, Мольтвик.

Дорф. Что ты сказала??

Нетта. Все в этом доме построено в масштабе один к пятидесяти. Твой настоящий рост – девяносто три сантиметра.

Дорф. Не смей. Не надо. Прекрати, мне плохо. О, снова эти ужасные боли… Скажи, что ты пошутила, Нетта!

Нетта. Нет, Мольтвик.

Дорф. У меня дрожат коленки!

Нетта. Ничтожество.

Дорф. Нетта, Нетта, скорее открой окна!

Нетта. Нет. Сейчас я зашторю их.

Дорф. Свет! Умоляю… Дайте Мольтвику свет!

Для Йобсена Мольтвик был символом прежней, гниющей и умирающей Европы. Напротив, в Нетте воплотилась жестокая, первобытная мощь истории, которой предстояло в ближайшие полвека совершенно переменить облик континента и найти наиболее полное выражение в песнях Мориса Шевалье. Отношения Нетты и Мольтвика, как зеркало, отразили брак самого Йобсена с актрисой Сири Брекман, служившей для драматурга неиссякаемым источником вдохновения все восемь часов их совместной жизни. Позже Йобсен был женат еще несколько раз, но уже только на манекенах из универмага.

Безусловно, самая сильная героиня Йобсена – фру Сенстед в «Спелых персиках», его последней реалистической драме. (После «Персиков» он экспериментировал с формой и написал пьесу, в которой всех персонажей звали Йобсенами. Увы, успеха она не имела. Драматургу оставалось жить еще три года, но после сокрушительного провала он уже не выходил из своего плетеного бака для белья.) «Спелые персики» по праву относят к величайшим шедеврам мастера, а заключительная сцена с фру Сенстед и ее невесткой Бертой сегодня, пожалуй, современна как никогда.

Берта. Ну, скажите же, что вам нравится, как мы обставились! Знали бы вы, чего стоит устроить дом на зарплату чревовещателя…

Фру Сенстед. Что ж, все вполне… удобно.

Берта. Удобно? И только?

Фру Сенстед. Кто придумал обтянуть голову лося алым атласом?

Берта. Ваш сын, конечно. Генрик – прирожденный дизайнер.

Фру Сенстед. (внезапно) Генрик – неисправимый болван!

Берта. Неправда!

Фру Сенстед. Ты знаешь, что до прошлой недели он понятия не имел, что такое снег?

Берта. Как вы можете!

Фру Сенстед. Мой сладкий мальчик… Послушай, Берта. Ты ведь не знаешь: Генрик сидел в тюрьме. Да-да. Его посадили за то, что неправильно выговаривал слово «дифтонг».

Берта. Я не верю вам.

Фру Сенстед. Увы, детка. И с ним в камере оказался один эскимос…

Берта. Замолчите! Я не хочу ничего об этом знать!

Фру Сенстед. А придется, моя кукушечка. Ведь, кажется, так Генрик зовет тебя?

Берта. (сквозь слезы) Да, так. Он зовет меня своей кукушечкой. А иногда своим воробушком. А иногда бегемотиной.

Обе плачут навзрыд.

Фру Сенстед. Берта, милая Берта… Ушанка, которую носит твой муж, – не его. Ему выдали ее на работе.

Берта. Мы должны помочь Генрику. Мы должны прямо сказать ему, что сколько бы человек ни махал руками – он не взлетит.

Фру Сенстед. (неожиданно рассмеявшись) Генрик все знает. Я рассказала ему, как ты относишься к его супинаторам.

Берта. Вот как… Значит, ты предала меня?

Фру Сенстед. Называй как хочешь. Генрик сейчас в Осло.

Берта. В Осло!

Фру Сенстед. Герань он забрал с собой.

Берта. Вот как. Вот…как… (Медленно уходит через застекленную дверь в глубине сцены.)

Фру Сенстед. Вот так, моя кукушечка. Он все-таки вырвался из твоих цепких лапок. Не пройдет и месяца, как наконец исполнится его заветная мечта: мой мальчик сожжет свои колючие варежки и разрубит все узлы на шнурках. А ты что же, надеялась заточить его тут навечно, Берта? Как бы не так! Генрик – дитя природы, он не может жить в клетке! Это дикий лев, вольный орел, одинокий тушкан! (Выстрел за сценой. Фру Сенстед бросается в комнату Берты. Крик. Фру Сенстед возвращается; на ней нет лица, ее колотит дрожь.) Насмерть. Счастливая. А я… я должна жить дальше. Вот уже наступает ночь. Как быстро она наступает! Как быстро! – а мне еще надо успеть перевесить традесканции.

Создавая образ фру Сенстед, Йобсен мстил матери, которая тоже была очень строгая женщина. Начинала она воздушной акробаткой в бродячем цирке. Будущий отец драматурга, Нильс Йобсен, работал живым пушечным ядром. Молодые встретились в воздухе и поженились прежде, чем коснулись земли. Однако брак оказался несчастливым, и к тому времени, как Йоргену исполнилось шесть лет, родители уже ежедневно палили друг в друга из цирковых пистолетов. Такая обстановка не могла не подействовать на впечатлительного мальчика. Довольно скоро у него появились первые симптомы впоследствии знаменитых йобсеновских «настроений» и «тревог». Например, до конца дней при виде цыпленка табака он снимал шляпу и кланялся. В последние годы Йобсен признавался близким друзьям, что «Спелые персики» дались нелегко и несколько раз ему казалось, что он слышит голос матери. Она спрашивала, как добраться с Манхэттена к статуе Свободы.