"Константин Брендючков. Последний ангел [NF]" - читать интересную книгу автора

- уловил я мысль директора, и все постепенно стало вырисовываться в особом
свете. Я вспомнил, как во время последней моей командировки мне стоило
некоторых трудов защитить наш аппарат, причем эта защита далеко не во всем
согласовывалась с моими собственными убеждениями. Во многом я сделал бы
его иначе, но приходилось отстаивать доверенные мне ведомственные интересы
завода, и несколько раз во время спора я сожалел, что не мне принадлежала
ведущая роль, что не в моей воле было создать аппарат по-своему.
"Поставьте меня во главе дела, тогда и спрашивайте!" - думалось мне не
раз. И как знать, не это ли настойчивое побуждение повлияло на то, что
меня теперь выдвигают.
- Что ж, Владлен Федорович, вам виднее, но давайте сразу же
определимся. Я согласен занять должность главного конструктора завода,
только чтобы это было без всяких промежуточных этапов. А завбюро я не
стану: времени остается мало.
"О! Это, кажется, уже смахивает на вымогательство", - уловил я мысль
директора, но идти на попятный было незачем, и поэтому я добавил:
- Вот так и сообщите в Управление.
Директор, очевидно, не заметил, что я заговорил об Управлении первым,
без повода с его стороны, и коротко заключил:
- Ладно, я сообщу, а там уж пусть решают сами.
Через несколько дней из Управления пришел приказ о моем назначении
главным конструктором. Я был доволен и польщен. Она обрадовалась еще
больше.
И вот настал час прощания с моим прежним рабочим местом. Я придирчиво
проверил ящики стола, оставив в них некоторые справочные таблицы,
безжалостно уничтожил эскизы и расчеты, которые уже никому не понадобятся,
и вынес в мусорный ящик плотно набитую корзину. Потом сдал книги в
техническую библиотеку, а Люсе - свои чертежные принадлежности, и стойло,
прослужившее мне без малого восемь лет, осиротело.
Впрочем, не оно мне служило, а я ему, но все же расставаться с ним было
немножко жалко, - ведь я знал здесь все, вплоть до последней царапины на
столе и до наспех сделанных карандашных пометок на краях чертежной доски
кульмана. Лишенная последнего моего чертежа, исколотая по углам
бесчисленными кнопками, эта доска как бы освободилась от многотонного веса
разных машин и аппаратов, которые я нагружал на нее за проведенные здесь
годы. Когда и кто станет перед ней после меня, чья спина будет маячить
перед глазами Афины Паллады?
Потом я пошел принимать дела у Льва Васильевича. Он сидел за письменным
столом нахохленный и, не поднимаясь, кивнул:
- Садитесь. Может, покурим для начала?
Я молча сел напротив него и достал папиросы, он закурил сигарету в
мундштуке. В первый раз я закурил в бюро, не выходя на лестничную клетку,
я больше вообще не стану туда выходить, не положено по чину.
Лев Васильевич тоже приготовился к передаче дел; на письменном столе
громоздилась груда папок, а из шкафа с неприкрытой дверкой выглядывали два
ящичка картотеки, корзина была до верху заполнена обрывками бумаги. Льва
Васильевича проводили на пенсию еще накануне, в заводском клубе, где его
чествовали как старейшего работника завода.
Много времени на передачу дел не потребовалось, так как все работы бюро
были мне известны, подписали акт, принял ключи.