"Брэд Брекк. Кошмар: моментальные снимки " - читать интересную книгу автора

частенько - он пытался вложить мне в голову немного разума в задушевных
беседах у камина. Когда это не срабатывало, он обращался к здравому смыслу.
Потом начинал придираться, критиковать и читать морали. Если это не
действовало, он указывал на мои недостатки, отмечая мою тупость,
бестолковость и полную никчемность. Когда же и это не меняло моей позиции,
он начинал угрожать, и злился, и, тыча мне в лицо осуждающим перстом,
говорил 'Бог с тобой!'. В конце концов, он краснел, давление у него
подскакивало, и воспалялся геморрой. Какое-то время я держался, но всегда
наступал момент, когда я больше не мог выносить его насмешек и критики, и
тогда сам начинал злиться...
И тогда говорил уже я : 'Оставь меня в покое! Пойди поставь на геморрой
примочку! Хватит вправлять мне мозги! Прими таблетку от давления! Выпей
стаканчик и расслабься!...'
За такую дерзость меня закрывали в моей комнате без обеда и держали там
все выходные. И я сидел, уткнувшись носом в окно, и смотрел, как друзья
играют в регби и зовут меня на улицу. Мой дом превращался в тюрьму, в камеру
душевных пыток. Но со мной оставалось мое воображение и мои книги, и я
всегда мог убежать в свои мечты.
Все дело в том, что я видел больше романтики в парковых лавочках, чем в
Парк Авеню, в тюрьме, чем в Йельском университете, в том, чтобы иметь долги,
чем иметь миллионы; и пока мой отец жил как трудяга-реалист, ни в чем не
уверенный и боящийся сделать лишнее движение, я мечтал шагать по Дороге
Приключений, освещаемый молниями. Мне больше нравилось следовать за своими
фантазиями, не прислушиваясь к голосу седовласого разума, и я верил, что
самые смелые мечты исполнятся, стоит только сильно захотеть.
Однажды я попробовал объяснить это ему : 'Когда ребенок играет с
оловянным солдатиком, он знает, что солдатик не живой. Но он так хочет,
чтобы солдатик был живой, что на какое-то мгновение тот оживает... у ребенка
в голове. Я хочу сказать, пап, что иногда могут случаться фантастические
вещи, если только ты тянешься к жизни с распростертыми объятиями и открытым
сердцем!'
На него это не произвело впечатления, он сказал, что мне пора перестать
быть ребенком.
Он был лишен воображения и не хотел, чтобы оно было у меня. Тогда бы я
походил на него. Вот чего он хотел.
- Брэд, Брэд, Брэд, - ворчал он, - как это я дожил до такого
сына-идиота? Когда ты, наконец, вырастешь? Ты ведешь себя, как Питер Пэн...
- Наверное, никогда, пап, - говорил я, стоя прямо, как столб, и кусая
губу. - И когда-нибудь я обязательно ПОЛЕЧУ!
Он всегда пытался сделать из меня что-то определенное, совершенное,
нечто подобное ему. Он не знал, где кончается он, и начинаюсь я.
- Почему ты всегда перекраиваешь меня на свой лад? - со злостью спросил
я однажды. - Я всего лишь хочу быть самим собой, я не могу быть и не хочу
быть как ты. Дай мне быть тем, кто я есть. Хватит лепить из меня непонятно
кого. Разве нельзя принимать меня вот таким?
Я предлагал ему заняться собой, усовершенствовать себя, и тогда, быть
может, и мне захочется быть похожим на него.
Ему эта мысль не понравилась : ему было легче найти соринку в моем
глазу, чем бревно в своем собственном.
Отец всегда откладывал деньги на 'черный день' и безнадежно пытался