"Юрий Божич. Рефлекс символа" - читать интересную книгу автора

Юрий Божич


Рефлекс символа


Мой отец любил комментировать советские фильмы. Допустим, шел фильм про
любовь. Герой и героиня вдруг встречали препятствия в реализации своего
светлого чувства. Режиссер в этом месте вставлял картины бушующего моря. Над
кипением валов запоздало реял горьковский буревестник. Саундтреком шла
героическая музыка. Возможно, Шостакович. Отец с иронической улыбкой
говорил:
- Видишь, музыка нагнетает.
- А море? - спрашивал я.
- Море тоже нагнетает, - кивал отец.
Мы оба были вполне довольны нашей доморощенной трактовкой. Ведь мы не
воспринимали ее всерьез. И даже я, подросток, понимал, что смятение чувств
вовсе не обязательно передавать буйством природы. Есть (должны быть) менее
топорные и более изящные подходы. По крайней мере, в искусстве.
С тех пор я привык неизменно подшучивать над чрезмерной склонностью
людей к символизму. Когда мне говорили, что красный - цвет любви, а желтый -
разлуки, я вспоминал о собаках. Слава Богу, в их черно-белом мире такому
шарлатанству места попросту не было.
В стихах и, тем более, в пьесах Александра Блока - "пиз. страдальца",
согласно эпатажной классификации Эдуарда Лимонова, и символиста, согласно
более привычным дефинициям, - мне нравилась не колористика условностей, а
загадка, печаль и недосягаемость прекрасной дамы-мечты. (Таким образом, моя
солидарность с Лимоновым была куда серьезнее, чем я имел мужество себе в
этом признаться.)
Последние кадры "Андрея Рублева", а также пьяные, но задушевные беседы
со студентом-историком Мальцевым в обшарпанном питерском общежитии на
"Ваське", до революции имевшем более честную вывеску - "Публичный дом", -
ненадолго всколыхнули во мне интерес к цветовой и прочей символике. Я даже
прочел несколько статей князя Трубецкого, и запомнил, что иконопись - это
"умозрение в красках". Но вскоре мой пыл угас.
Помню, я отнес это на счет своей религиозной неразвитости. Вздохнул и
успокоился. В конце концов, человек не может долго казнить себя за утрату
того, чем он в реальности никогда не обладал.
Какое-то время спустя я увлекся историческими монстрами, главным из
которых был Гитлер. Те несколько сот страниц, что я о нем залпом прочел,
привели меня к следующему выводу. Если концентрация экономики есть политика,
то концентрация политики, в свою очередь, есть религия, погрязшая в
символах.
Не Бог весть какой вывод, но он был для меня важен.
При этом для подтверждения его мне не было нужды ни в копье Лонгина, ни
в чаше Грааля, по которым так стенал молохольный Адольф и его геноссы. Мне
хватило одного эпизода, имевшего место 21 июня 1940 года. В этот день в
Компьенском лесу, в том самом вагоне, в котором было подписано позорное для
Германии перемирие 1918 года, на встрече Гитлера и генерала Юнцигера был
завизирован иной акт - о капитуляции Франции. 3/5 территории Франции были