"Салли Боумен. Любовь красного цвета " - читать интересную книгу автора

включиться в эту, пусть страшную, но жизнь. Он стал меньше опекать ее:
позволял смотреть на изнасилованных женщин, мертвых и умирающих мужчин, на
все другие устрашающие лики смерти.
Постоянная близость смерти, черепа со свисающими лохмотьями кожи и
волос, запах разлагающейся плоти - во всем этом заключалась теперь для Джини
суть Боснии. И все это она привезла с собой в Лондон, хотя ни разу не
упоминала об этом в письмах или телефонных разговорах с Паскалем.
- Как ты спишь, дорогая? Хорошо ли ешь? - спрашивал он обычно.
- Да, - отвечала Джини, - аппетит наладился, прошлой ночью беспробудно
проспала аж десять часов.
- Ты куда-нибудь выходишь? Видишься с людьми? А как твоя рука? Зажила?
- Конечно, - продолжала лгать Джини, - я была в театре, кино,
встречалась с Линдсей, а рука уже в полном порядке, даже швы сняли.
Как хорошо у нее это получалось - обманывать по телефону! Как
замечательно получалось врать в письмах! Ну, разве имеет она право
обременять Паскаля своими заботами? Вот и приходилось наполнять свой голос
фальшивым теплом, искусственной искренностью и деланной уверенностью. Она
успокаивала его и убеждала не торопиться с возвращением, хотя на самом деле
желала этого больше всего на свете. Да, она обманывала умело, но в конце
концов в Боснии у нее было целых шесть месяцев, чтобы овладеть этим
искусством.
Впрочем, кое-что из того, о чем Джини говорила Паскалю, было правдой.
Например, ее рука действительно зажила, но душа - нет. Интересно, сколько
времени потребуется, чтобы излечиться до конца, думала она, бродя по
лондонским улицам: полгода, год или десятилетие?
За девять недель после ее возвращения в этом плане не изменилось
ничего, а стопроцентная "нормальность" Лондона, резко контрастируя с
воспоминаниями, лишь усугубляла их ужас. Люди здесь жили своей обычной
повседневной жизнью, и, пытаясь общаться с ними, Джини ощущала себя запертой
в клетке. Так и было. Она словно сидела в некоей невидимой для других
тюрьме, оказавшись по другую сторону прозрачной звуконепроницаемой стены.
Она говорила, но ее не слышали, объясняла, но ее не понимали. Она пыталась,
но не могла достучаться до людей. Проходили дни, недели, она начинала все
больше раздражать этих людей и чувствовала себя в еще большей изоляции.
По вечерам, находясь одна в их с Паскалем чудесной квартире, оказываясь
в одиночестве в их великолепной кровати, Джини начинала раздирать свою душу.
Она оплакивала детей, которых ей хотелось спасти, но которые, она знала,
погибли уже много месяцев назад, слышала визг бомб и уханье минометов,
думала о снайперах и о том, что Паскаль при всей его непоседливости тоже
может превратиться в недвижимое тело. Вдруг, думала она, сейчас раздастся
телефонный звонок или в дверях появится какой-нибудь незнакомец, принесший
страшную весть? А вдруг Паскаль уже никогда не вернется?
Мучимая этими страхами, она открывала дверцы стенных шкафов и
прикасалась к одежде Паскаля, снимала с полок его книги, вновь и вновь
перечитывала его полные любви письма, пока не выучивала их наизусть. Она
писала ему сама, осторожно выводя на бумаге слова, которые должны были
скрыть владеющее ею отчаяние, и внимательно следила за тем, чтобы слезы не
капали на бумагу.
Под Рождество - Джини была уверена, что Паскаль вернется именно на
Рождество, - надежда вновь поселилась в ее сердце. Это будет их первый