"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

вылощенные, благоухающие, взирали с высоты своего величия на плохо
причесанную старую женщину с растерянными глазами. Я хорошо знала эту
значительную мину, которую делают судьи и адвокаты перед лицом обвиняемого,
когда для него решается вопрос жизни и смерти. "Итак, вы готовили себе
вкусные блюда?" Почему доверчивость матери, с которой она пыталась
разобраться в своем состоянии, вызывала у него усмешку. Ведь для нее это
тоже был вопрос жизни и смерти. И как только Б. решился сказать мне: "Она
снова будет жить полегоньку"? Эта снисходительность меня коробила. Когда
устами матери говорил мирок благополучных, я негодовала, но теперь я была
целиком на стороне пригвожденной к постели калеки, всеми силами пытающейся
отдалить неподвижность, отдалить смерть.

Меня любят, потому что я веселая

Медицинские сестры, наоборот, вызывали во мне симпатию. Выполняя
обязанности, унизительные для матери и неприятные для них самих, сестры
проявляли к ней почти дружеское внимание. Молодая и хорошенькая мадемуазель
Лоран, опытный тренер по лечебной гимнастике, всегда умела подбодрить мать,
расположить к себе, отнюдь не впадая в снисходительный тон.
"Завтра мы сделаем вам рентген желудка", - заканчивая визит, сказал
терапевт. Мать всполошилась: "Вы заставите меня глотать эту противную
жижу!" - "Полноте, не такая уж она противная!" - "Ох, нет, ужасная!"
Оставшись со мной наедине, она стала жаловаться: "Если бы ты знала, какая
это гадость! От нее так противно во рту!" - "Не расстраивай себя заранее".
Но ни о чем другом мама уже не могла думать. С того дня, как ее поместили в
клинику, она очень внимательно следила за своим питанием. И все же ее
ребяческий тон меня удивил. Ведь она мужественно перенесла столько
страданий. А может, за отвращением к лекарству скрывался страх? Но в тот
момент я об этом не подумала.
Как мне сообщили на следующий день, рентген желудка и легких прошел
благополучно, все как будто оказалось в порядке. Мать лежала с
умиротворенным выражением в розовой в белый горошек ночной рубашке и
подаренном Ольгой халате. Волосы ее были заплетены в толстую косу; она
совсем не походила на больную. Левая рука ее вновь обрела подвижность. Она
разворачивала газету, перелистывала книгу и снимала телефонную трубку без
посторонней помощи. Прошла среда. Четверг. Пятница. Суббота. Мать решала
кроссворды, читала какое-то сочинение "об интимной жизни Вольтера" и записки
Жана де Лери об экспедиции в Бразилию. Она просматривала "Фигаро",
"Франс-Суар". Я навещала ее каждое утро, сидела час-другой, не больше, так
как посетители ее утомляли. Иногда она даже жаловалась: "Сегодня у меня было
слишком много народу". Палата ее благоухала цветами; цикламенами, азалиями,
розами, анемонами. На ночном столике высилась стопка коробок с засахаренными
фруктами, шоколадом, конфетами. Я спрашивала: "Ты не скучаешь?" - "О, нет!".
Она с удовольствием принимала заботливый уход, внимание и
предупредительность. Ведь раньше ей стоило мучительных усилий перенести ногу
через край ванны, предварительно взобравшись на скамеечку; натягивая чулки,
она всякий раз испытывала нестерпимую боль. А теперь утром и вечером сестры
обтирали ее одеколоном, припудривали тальком. Еду ей приносили на подносе.
"Одна из здешних сестер раздражает меня, - говорила мать. - То и дело
спрашивает, когда я собираюсь домой, а я вовсе и не хочу домой". Когда ей