"Эмманюэль Бов. Холостяк " - читать интересную книгу автора

философии следовало, что жизнь, несмотря на неудобства, не разменивала
минуты счастья, что всегда, даже в моменты отчаяния, следовало думать о
неприятностях, которые одолевали твоих друзей. Кроме того, в ней было то
очарование, что она не скрывала от мужа тех разочарований, которые он ей
принес, и за которые она добродушно возлагала на него ответственность, что,
к тому же, казалось, ни в коей мере того не возмущало. Он был отставным
полковником, худой, желтый, совершенно лысый. Когда он говорил, он не мог
удержаться, чтобы не вспомнить тех лет, что он провел в колониях.
Чувствовалось, что эта жизнь на других меридианах оставила в нем глубокий
отпечаток и что на французские нравы он смотрел чуть ли не глазами
индокитайца. Каждый раз, когда он заговаривал о Европе, а это возвращало к
1900 году, дате, когда он женился, чтобы тут же уехать, и с той поры до
нынешнего дня у него был пробел, это производило странное впечатление.
Казалось, неизвестно отчего, что он заслуживал снисхождения. Его прощали за
то, что он ничего не знал о войне, не знал, насколько были горестны те
четыре года, что она продолжалась. К тому же, в отношении к жене у него не
было никакой предупредительности. Выражала ли она желание, которое он
совершенно не торопился удовлетворить, и, что особенно шокировало Альбера
Гиттара, он так мало заботился о своей жене. Последний не допускал и мысли,
что ему недостает галантности. Он полагал, что его глубокое знание женских
сердец доказывало то, что он при всяком случае их жалел, если не в открытую,
то, по крайней мере, так, чтобы им не удалось не заметить, что он заботился
о них. Что касается мадам Пенне, он все же не осмеливался этого делать, хотя
и умирал от желания, из страха перед ее мужем. Он ждал, уже давно,
благоприятного случая. Но каждый раз, когда ему казалось возможным рискнуть,
он столько колебался, что упускал эту возможность раньше, чем успевал
что-либо предпринять, благо, чтобы не досадовать на себя, он заключал, что
то был не единственный случай. В общем, он молча страдал оттого, что его
идолу воздавалось столь малое почтение. Все его любовницы - он их лелеял, он
удовлетворял их малейшие желания. Он со всеми сохранил трогательные
отношения и, когда он совершал новую победу, его первой заботой было дать
новой избраннице знать, что он находится в переписке со своими бывшими
подругами. Ему хотелось, чтобы Лили Мензос, например, или мадам Лаплант, или
еще малышка Жозет Юнг шепнули на ухо мадам Пенне о его достоинстве и
деликатности. К тому же, он бы не преминул их попросить об этом, если бы
случай вновь привел их в Ниццу. Лишь единственный раз он столкнулся с
женщиной лицемерной и притворной. До сих пор он помнил все детали этого
приключения. Эта женщина, - он сделал все, чтобы позабыть о ней, - до сих
пор ежедневно являлась ему в мыслях образчиком вульгарности.
До самого прибытия к Пенне, которые, как вернулись из колоний, то есть
уже два года, жили в точной копии провансальского деревенского дома, он не
мог совладать с нахлынувшими на него чувствами. Он остановил машину на
обочине и вышел, словно бы убедиться, что все было в порядке. Он прикурил
сигарету, затем, прежде чем тронуть, бросил взгляд на простиравшуюся пред
ним до самого моря равнину. "Будто школьник!" - подумал он. Он любил так
себя называть, и если казалось, что он говорил о себе уничижительно, то
делал он это неосознанно. "Я похожу на школьника, который отправляется к
своей первой любовнице. Это, конечно, не тот случай". Он удовлетворенно
улыбнулся. Но это самодовольство было напускным. Оно служило ему стимулом.
Прежде, чем подступиться к мадам Пенне, ему требовалось убедить себя в том,