"Ален де Боттон. Интимные подробности " - читать интересную книгу автора

самого. Когда Элтон Джон исполнял одну из своих дивных романтических баллад
и, как это заведено у певцов и слезливых поэтов, сокрушался, что он не в
силах выразить в музыке снедающий его любовный пыл ("Your Song", 1969 г.),
было бы крайне глупо предполагать, будто он хоть на миг усомнился в
собственном таланте. За внешним смирением, побудившим его принизить свое
музыкальное мастерство, скрывалась горделивая уверенность в том, что на
самом-то деле он создал настоящий шедевр. Еще доктор Джонсон Сэмюэль Джонсон
(1709-84) - английский писатель и лексикограф. Автор "Словаря английского
языка" (1755 г.), "Жизнеописаний наиболее выдающихся английских поэтов"
(1779-81) и др. отмечал, что подобные обиды, наносимые себе самому, -
забавное занятие, позволяющее мужчине (ибо до середины двадцатого века
афоризмы не уделяли внимания женщинам) показать, "какой у него запас
прочности". Нужно обладать несокрушимой уверенностью в себе, чтобы мелодично
петь о том, что ты якобы лишен музыкальных способностей. И только очень
самоуверенный человек может позволить себе мимоходом упомянуть, что он
эгоистичный мужлан. Уничижение по Джонсону напоминает похвальбу юного
аса-велосипедиста - "Смотри, мама, без рук!", - который, на время забыв о
необходимости крепко держаться за руль самоуважения, эффектно скатывается с
холма, весело крича: "Я такой бездарный певец!" или "О, какой же я
паршивец!"
Но стоит этим же словам слететь с губ другого, как нежный укор
превращается в оскорбление, разящее нешуточно острыми когтями.
"Я долго не могла вывести тебя на чистую воду, - так начиналось письмо
от женщины, которая провела со мной шесть месяцев, а потом решила, что лучше
бы я умер у нее на глазах, - чтобы понять, как человек может быть до такой
степени чужд самоанализа и в то же время настолько одержим собственной
персоной. Ты говорил, что любишь меня, но тебе, как Нарциссу, не дано любить
никого, кроме себя. Я знаю, что большинству мужчин вообще не очень-то
свойственно умение общаться, но ты в этом смысле бьешь все рекорды. На все,
что меня хоть капельку волнует, тебе наплевать. О чем бы ни шла речь - ты
все так же думаешь только о себе и все так же самодоволен. Я напрасно
потратила столько времени на эгоиста, глухого к моим потребностям; на
субъекта, который не в состоянии сопереживать чему-либо, отстоящему дальше,
чем мочка его уха..."
Не стану терзать читателя полным перечнем обвинений; чтобы
охарактеризовать наши отношения культурным языком, достаточно сказать: мы с
Дивиной были не самой гармоничной парой.
Тем не менее, ее упреки произвели на меня некоторое впечатление. Когда
на вечеринках гости отходили на минутку, чтобы взять очередной коктейль, и
больше не возвращались, оставляя меня наедине с орешками и
самовлюбленностью - горшочком меда, который я лелеял все нежнее, - я снова и
снова вспоминал ее слова. Особенно мне запомнился пассаж, посвященный мочке
уха.
Через пару недель я забрел в один из лондонских книжных магазинов. Дело
было субботним утром, а из динамиков раздавался моцартовский концерт для
кларнета - робкая попытка придать атмосфере неуловимую классичность, что
обычно приписывается музыке, созданной до девятнадцатого века. Проходя мимо
стола, над которым красовалась золоченая табличка со словом "Биографии", я
случайно задел какой-то толстенный фолиант. Он выскользнул из стопки книг,
упал на темно-красный ковер, выкашляв облачко пыли, и привлек внимание