"Дочь самурая" - читать интересную книгу автора (Сильвен Доминик)

4

Ингрид Дизель и Лола Жост сидели друг против друга за своим обычным столиком. В их разговор с глазу на глаз то и дело встревал живот Хадиджи. Супруге Максима вздумалось совершить несколько рейдов, ее каблуки звонко стучали по плиточному полу. Она принесла графин с водой, потом домашнее фирменное вино, потом судки с солью, перцем и горчицей. Теперь возвращалась с хлебницей. Да, есть женщины, которых будущее материнство окрыляет. Или не дает усидеть на месте, это как посмотреть.

Еще одна новинка в «Красавицах» — телевизор. Хадиджа, на время лишившись кастингов, утешалась, одним глазом следя за реалити-шоу и эстрадными передачами, призванными открыть перед молодыми талантами дорогу к славе. Ингрид уже не пыталась понять, почему людей, мечтающих об известности, становится все больше. Сейчас за спиной у нее передавали новости, но мировые страсти не прерывали их беседу. Подруги с одинаковым увлечением приобщались к рагу из молодого барашка с репой и картофелем. На дворе только начало марта, но на кухне Максим Дюшан решил опередить весенний призыв, доверившись скорее пению неба и цветов, чем календарю.

— Рагу потрясающее, да, Лола?

— Твоя правда. Прямо тает во рту. Молодые репки — просто чудо. Знаешь, что сказал об этом Бодлер?

— Я и не знала, что он писал стихи об овощах.

— «Всякий человек в добром здравии два дня без пищи прожить может, а без поэзии — нет». Нам повезло. В «Красавицах» есть и то и другое. Да выпей ты хоть немного вина.

— Спасибо, я ограничусь водой.

— Ну и зря.

— Если я буду пить, то не смогу по-настоящему заниматься спортом.

— В том-то и беда, что ты слишком много занимаешься спортом.

— Спорт меня успокаивает.

— Здешнее вино стоит отведать: поту меньше, толку больше. И потом, пора сделать выбор. Бенжамен ушел со сцены. Точка. И страница перевернута. Алле-гоп!

— Легко тебе говорить.

— Ну так вернись к нему. Чего ты ждешь?

— Тоже легко сказать.

Лола возвела очи к небу, но, прекрасно справившись с законом тяготения, наполнила свой бокал. Графин опустел уже на три четверти, и Ингрид подумала, что, пожалуй, пришло время передать просьбу Мориса Бонена. В конце концов, кому, как не Лоле, его понять. Она сама переживала тяжелый удар: после долгих лет службы в Сингапуре ее сын, вместо того чтобы вернуться во Францию, только что был переведен в Токио.

— Морис хотел бы, чтобы ты ему подсобила, — прощупала почву Ингрид.

— В чем?

— Выяснить, что за игру затеял этот медбрат.

— Что значит «выяснить»? Нанести удар головой и набить морду? Вы с Морисом принимаете меня за десантника?

— Не упирайся. Я ему уже сказала, что ты согласна.

Лола поднесла бокал к губам и так и застыла. Ингрид отважно продолжала:

— Тебе и карты в руки. Ты из полиции — и в то же время нет. С тобой не поспоришь. Ты годишься этой девочке в бабуш… в матери. А главное — ты приятельница Мориса и имеешь право совать нос в его дела.

— Я с ним едва знакома.

— Лола, ты преувеличиваешь! В «Красавицах» вы вместе преломили хлеб… то есть цыпленка со сморчками. И запили вином, которое ты сама выбрала. Разве это не объединяет?

— Морис скорее твой друг, чем мой.

— Ты же знаешь, все мои друзья — твои друзья.

— Послушай-ка, Ингрид!

— Yes.

— Ты можешь мне льстить, если тебе так хочется. Многие уже пробовали, ты не первая и не последняя.

— Yes.

— Но брать от моего имени обязательства — это уж…

— Беспардонно?

— Это…

— Непростительно?

— Это низко.

— Низко?

— Да.

— Почему низко?

— Разве теперь я могу отказать Морису? Прибегнуть к какой-то дипломатической увертке? Ты загнала меня в угол, Ингрид. В тесный темный угол. А я этого терпеть не могу.

— Я знала, что ты запаникуешь, и все предусмотрела.

— Запаникую?!

— Не желая выйти из спячки, ты демонстрируешь неприятие внешнего мира.

— Как ты добра! А психоаналитический словарь лучше оставь Антуану Леже и Зигмунду. Даром слова эта собака не обладает, зато научными категориями владеет лучше тебя. Объясни-ка мне, что ты подразумеваешь под словами «я все предусмотрела»? Чтобы уж я укрывалась от мира вполне сознательно.

— Ты улаживаешь дело Папаши Динамита. И мы обе летим в Японию любоваться сакурой.

— Что ты городишь?

— Я говорю о цветущих вишнях.

— Я знаю, что такое сакура, Ингрид. И что дальше?

— В Токио и Киото вишни полностью расцветают в конце марта. Навестим твоего сына и внучек, а чтобы им не надоедать, будем сидеть под сакурой, объедаться суши и попивать саке, как японцы. У меня кое-что отложено на черный день, у тебя тоже. Так чего мы ждем? Но мы должны все рассчитать, ведь цветение мимолетно. После цветов не будет ничего. Лепестки неумолимо опадают, и вот уже пришла унылая пора весеннего снега. Сакура не приносит плодов. Эта поездка послужит тебе морковкой за то, что поможешь Морису.

— Бедняжка! Ты должна немедленно прекратить занятия в «Супра Джим». Это просто опасно. Посмотри, до какого состояния ты себя довела. Толкуешь о вишнях и моркови, хотя даже в топинамбуре здравого смысла больше, чем в тебе.

— А ты хоть иногда старайся быть «дзен», Лола, please! Попробуй понять других. Общественное согласие тоже существует.

— Поправляюсь: в свекольной ботве. Топинамбур в сравнении с тобой слишком основательный. Или в ботве репы. Увы, иногда старческое слабоумие наступает рано. Подвинься-ка. Ты мне телевизор загораживаешь.

— С каких это пор ты смотришь телевизор?

— С тех пор как вижу по нему своих знакомых. Вон смотри, бородатый коротышка, с виду довольно противный.

— Holy shit! Это же Садовый Гном! Я его и не узнала.

— Мало было встречать его в кошмарных снах. Теперь его еще и на камеру снимают.

И Лола встала, чтобы подойти поближе к телевизору. На полпути она вдруг остановилась. На экране с головокружительной высоты падала какая-то блондинка. Падение завершилось на крыше автомобиля. Лола напрягла глаза и уши. Раздались чьи-то недовольные высказывания, затем выступила Элен Плесси-Понто. Министр внутренних дел, со своим гладким лицом и уверенным голосом, сразу же сумела всех успокоить и с хорошо поставленной простотой, составлявшей ее главное очарование, предложила «предоставить полиции заниматься своим делом». Лола вернулась за стол. Повисло тяжелое молчание, нарушить которое Ингрид не решилась. Лицо ее подруги ясно свидетельствовало, что о репках, морковке и сакуре речь уже не идет.

— Так ты говоришь, дочь Папаши Динамита, уязвленную равнодушием медбрата-испанца, зовут Алис?

— Да.

— Не похоже, чтобы мне довелось ради нее открыть свои карты, разве что валет пик.

— О чем ты?

— О том, что некая Алис Бонен, двадцати четырех лет, танцовщица, вчера выбросилась с 34-го этажа «Астор Майо».

— Fuck!

— Ты от меня ничего не скрыла, Ингрид?

— Не понимаю! Я же видела Мориса сегодня утром.

На плечи Ингрид навалилась свинцовая тяжесть. Морис души не чаял в своей дочери. В своей красавице Алис, которая любила какого-то парня так, что выбросилась из окна, хотя перед ней была целая жизнь. Эта смерть казалась столь же странной, сколь и ужасной, а ведь только что они вспоминали сакуру. Бедный, бедный Морис.

— Она покончила с собой? — спросила Ингрид бесцветным голосом.

— Неизвестно, но похоже на то.

— Зачем комиссар Груссе выступал по телевидению?

— Чтобы промямлить парочку нелепиц, а еще потому, что ему поручили расследование. Видишь ли, Алис Бонен жила в нашем округе. Если бы ты соизволила подойти к волшебному экрану, то узнала бы мнение человека с улицы. Он особо не распространялся об общественном согласии, зато не стал скрывать, что он думает о телеканалах, привлекающих зрителей, заигрывая со смертью. Ведь кровь только придаст остроту выступлению прекрасной Плесси-Понто.

Ингрид призадумалась. Лола играла вилкой, чертя линии на бумажной скатерти. Рагу между тем неумолимо стыло.

— Телевизионный канал передает интервью с человеком, который говорит, что ему не нравится подход телевизионщиков. Что-то тут не так, Лола.

— Телеоператор продал отснятую пленку небольшому агрессивно настроенному каналу, который показал ее без изменений. А на крупном канале извратились по-крупному. Они тоже передали репортаж, но добавили высказывания гражданина, без утайки выложившего свое мнение о кровавых подробностях.

— Таким образом, они дважды снимают сливки.

— Вот-вот. Показывают пленку, но при этом выставляют себя оскорбленными святошами. И подавляют конкурентов.

— Вы становитесь настоящими американцами, даже больше, чем мы сами.

— Сначала мы были греками, потому что оттуда все началось. Во всяком случае, это относится к старой Европе. Потом римлянами, галло-романами, франками, не говоря уже о родственных связях с ордами варваров, которые пришли издалека, так что теперь нам не страшно почувствовать себя немного американцами. Конечно, на пять минут, не больше. Ладно, после всех этих важных геополитических соображений мне пора вернуться к своему пазлу. Сын прислал мне гору Фудзи из семи тысяч кусочков. Недолговечные вишни в цвету на первом плане и вечные снега на втором. Одним словом, белое на белом. И крошечное пятнышко розового.

Все это было произнесено на одном дыхании. Лола всегда переживала жизненные драмы по-своему. Ингрид порывалась ее остановить, но лишь недовольно поморщилась. Уйти, уйти… Можно подумать, Лола только и умеет, что уходить. Беда в том, что она никогда не уходит далеко. Так, короткие отлучки. Которые ничего не решают.

Перемещая свою внушительную массу со спокойной свирепостью гризли, бывший комиссар заглянула на кухню, чтобы попрощаться с Максимом, и, не оборачиваясь, вышла из «Красавиц». У Ингрид защемило сердце. Вскоре к ней за столик подсел Максим. Похоже, Хадиджа сказала ему, что рагу не имело заслуженного успеха. Ингрид успокоила его, сообщив, что только что произошло. В беспощадной мельнице, перемалывающей драмы, о падении Алис Бонен больше не упоминалось. Политолог вещал о непрекращающемся спаде промышленного производства во Франции, о росте безработицы и ручался, что позиции крайне правых будут укрепляться.

Ингрид хитросплетения французской политики казались еще непостижимее, чем пазлы из семи тысяч частей. Но она читала, что у Элен Плесси-Понто наилучшие шансы на президентских выборах 2007 года. Ее популярность возросла после ее откровенного выступления перед телезрителями. Подавляя слухи в зародыше, она рассказала о зависимости своего сына от наркотиков и о своих отчаянных усилиях ему помочь.

— Вряд ли Лола рассердилась, — сказал Максим.

— Дело не в этом. Молодая женщина бросилась из окна «Астор Майо» из-за парня, который ее разлюбил. Она дочь моего приятеля Мориса.

— Ах ты черт! Я с ним знаком?

— Едва не познакомился, когда он здесь ужинал. Но ты каждый раз пропадал на кухне.

Максим потрепал ее по руке. За аперитивом она рассказала ему о своих сердечных неурядицах и знала, о чем он сейчас думает. Ингрид ничего не имела против его сочувствия, но забота не должна была обернуться жалостью. После отказа Лолы ей оставалось только самой взяться за дело. Да и думать о том, что следствие доверено Жан-Паскалю Груссе, было почти невыносимо.

— Ладно, постараюсь во всем разобраться на месте. Сколько ты дал бы портье, чтобы его разговорить?

— Даже не знаю. Пятьдесят евро?

— Попробуем.

— Не уходи, пока не выпьешь кофе, я сейчас тебе принесу. С домашним кальвадосом на дорожку. От сильных переживаний нет ничего лучше.

— Каве — yes, а кальве — по. Или выпивка, или расследование, приходится выбирать.

— Вот как?