"Игорь Борисенко. Хонорейская эра" - читать интересную книгу автора

нерешительности замер. Напротив стояли два заведения: над одним на искусно
выполненной вывеске множество рук тянулось к краюхе хлеба и кувшину вина.
Для кретинов, умевших читать, было написано "Иди пожри". Напротив вывеска
отличалась одним: вместо еды-питья в центре красовалась огромная румяная
задница. Подпись была соответствующая. Скривившись, Кэннон вынул из кармана
три медяка.
- Вот так всегда, - прогнусил он. - Приходится выбирать, когда хочется
и того и другого. Поубпамо! - помянул он бога-покровителя нищих и поплелся в
харчевню.
Там было еще грязнее: ноги с чавканьем выдирались из толстого слоя
сгнивших, перемешанных с вином, землей и кровью объедков. В низком зале со
стенами, единственным украшением которых были несколько похабств,
выцарапанных каким-то убийцей-интеллигентом, стояли длинные деревянные
столы. За ними сидело множество людей: бритые стибрийцы с бегающими глазами,
заезжие спекулянты из Чуркистана, стройные, чернявые и горячие уморыши с
бледными бескровными рожами, плечистые узколобые громилы из Шема и, наконец,
розовощекие жирные местные жители.
Подойдя к стойке из прессованных опилок, Кэннон плюхнулся на колченогий
табурет и посмотрел на хозяина. Тот заплыл жиром так, что из складок торчали
лишь нос и два мутных глаза с поросячье-белесыми ресницами. Толстяк не мог
двигаться - его возили в тележке сыновья, у которых из сала еще выглядывали
руки и ноги.
- А ну-ка, накапай мне виски, - дружелюбно прорычал Кэннон.
- Нет, - задушенно просипел хозяин. Волны гнилостного запаха из его рта
едва не свалили варвара на пол.
- Почему?
-Здесь пьют только кефир, йогурт, варенец или кумыс. Так решил король
Габануй в целях повышения престижа названия королевства.
Вздохнув, Кэннон променял медяк на кусок хлеба и кувшин кефира.
Полуобернувшись, он стал считать шлюх, но, сбившись на третьем десятке,
бросил. Дверь из сгнившего ясеня раскрылась, впустив уличное зловоние
пополам с низеньким старцем. Его плечи были сгорблены, будто в руках он нес
две кошелки, наполненные своей жизнью. Он был одет в хламиду, подпоясанную
веревкой, а седые волосенки свисали жидкими прядями с макушки и подбородка.
Какая-то потаскуха, состоящая из головы, груди и задницы, распахнула рубаху
и пихнула старичка в лицо своим выменем. Тот в ужасе отшатнулся. Кто-то
кинул в него кожурой от брюквы, кто-то скорлупу яйца, а огромный как
платяной шкаф аристократки шемит плюнул прямо на розовую макушку.
Провожаемый свистом, смехом и улюлюканьем, старик прошел и сел у стойки
рядом с Кэнноном. На секунду кефир ударил в голову молодого варвара, и тот
ляпнул:
- Эй ты, здоровый! Надо уважать старость!
Он только-только прикусил язык, ужасаясь сказанному, а шемит уже стоял
рядом, и в горле его клокотало. В ярости он поднял кулаки, которые, будучи
сложенными, превзошли бы в размерах задницу самой толстой шлюхи. Троммелиец,
чуя, что скоро может стать котлетой, понял - надо действовать. Одним
движением он передвинул вперед свой барабан и сорвал чехол. В руках
появились палочки. Оглушительная, гулкая, рокочущая дробь остановила кулаки
на полпути до блестящей макушки Кэннона. Волны ритмической барабанной дроби
наполнили харчевню снизу доверху.