"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

Опанас и Мыкола, да рассуждали: "Москалы та жиды поханы, прокляты.
Понаихалы, усе позусралы, усе зломалы, усе попыздылы", - говорил дид
Опанас, а дид Мыкола ему вторил. "Якой файный брук був. Шо при
Франце Йозефе зробылы. Иде вон? Зломалы. Хтож яхо зломав?"
Опанас же отвечал, сдуваю пену с кружки: "чи москалы, чи жыды".
- Яко файно люстро було! - сокрушался дид Мыкола, - иде воно?
Упыздылы! Хтож яво упыздыл?
Дид Опанас констатировал, хорошо отхлебнув: "чи москалы, чи жыды". Я
же, конформист сраный, поддакивая им, кивал головой и горестно вздыхал, но
рта не раскрывал, дабы не раскрыть вместе с хлебалом мою похану москальску
сущность. А стоявший рядом друган
Серега Сапгир шептал одними губами: Лесник, нас с тобой метут в одну
корзину!
Зато, как же я отходил душой у ларька на Карповке, Салтыкова
Щедрина или на петроградской улице Олега Кошевого (ныне и когда-то
Введенская) у дома другана моего Севы Кошкина по давней, со
студенческих лет кличке "Старикашка". Как-то утром в незабываемом июне 1981
бежим мы с ним к ларю на Большую Белозерскую в компании наших ленинградских
друзей: известного литератора Юрия Хохлова и двухметрового скандинависта
Евгения Кузьмина по студенческой кличке
Боцман, ибо прежде чем на филфаке очутиться проплавал несколько лет в
Одесском морском пароходстве. Подбегаем, там, естественно, очередь, а нам
плохо, и Старикашка верещит: "Нам без очереди, нам без очереди, мы с
бодуна!" Так вся очередь, ощетинившись, злобным хором затараторила: Все с
бодуна! Все с бодуна! Все с бодуна!
Встали мы, как "все с бодуна", а когда дошли до заветного окошечка,
кинул я туда небрежно мятый рубль и потные 56 копеек, да говорю тоном
бывалого петербуржца: "Мамань! Четыре залповых, четыре смачковых!" Она же
мне четыре кружки подает и кричит через окошко:
"Эй! Лысый! За смачковыми позже подойдешь. Кружек нет". А потом мы
раздирали тараньку на каком-то грязном ящике, и я всеми фибрами похмельной
души чувствовал себя своим среди своих в моем собственном мире, в месте
самим Господом мне предназначенном...
... Вот только оставил я это место. Пропил, прогулял, уехал
далеко-далеко, за море жестяных крыш, за тот горизонт, который неизвестно
почему, с детства искушал и манил. Свалил сначала в чужую злобную Москву, а
потом, почти аж через два десятка лет, из родной любимой, Златоглавой,
Белокаменной подался совсем непонятно куда.
Опять горизонт позвал, а я за ним, как дите за крысоловом с дудочкой.
Однако должен тебе сказать, что годы, проведенные в начале ненавистной,
а потом любимой Москве, были, наверное, самыми счастливыми в моей жизни,
особенно последние девять незабываемых лет работы в издательстве АПН. Сам не
знаю, за какие такие заслуги послал мне Господь эту распрекрасную жизнь и
полнейшую синекуру: должность старшего контрольного редактора редакции
изданий на испанском, португальском и итальянском языках.
Вменялось мне читать и редактировать пьяные переводы на португальский
язык бывшего бразильца Дмитрия Крауспа, в чем совершенно не было смысла,
поскольку после самого переводчика Димы никто их никогда не читал, ибо ни
один человек в мире ни малейшей нужды в наших брошюрах не испытывал. Да и
сам Дмитрий переводил, не читая, так как ни одного дня в трезвости не