"Леонид Бородин. Божеполье (повесть, Роман-газета 15 1993) " - читать интересную книгу автора

Появились они неожиданно. Не более сотни. Взяли несколько коней, коров,
нарубали курей, у кого, уже не помнится, и ушли берегом речки Рассохи к
дальним заимкам, и после о них ничего слышно не было. Колчака уже гнали к
востоку, и это был не то отставший, не то заблудившийся отряд. Были они
мрачны, но не злы.
Но все деревенские мальчишки запомнили и долго еще иногда вспоминали
сверстника своего в ловко сшитой военной форме, с настоящим револьвером у
пояса. Возможно, это был сын какого-нибудь офицера отряда.
Случилось так, что остановился он напротив Пашки и, опустив поводья,
смотрел на него с высоты седла печальным взглядом. Пашка бросил на землю
ворох травы, что тащил для теленка, и исподлобья, снизу вверх уставился на
чистенького солдатика-мальчугана, на его погоны, лампасы, на револьвер и на
руку, беленькую, тоненькую, с чистыми ноготочками, и на мордашку его, тоже
беленькую и тоненькую; его можно было нарядить девчонкой, и никто не
догадался бы. Но особенно поразили Пашку его глаза. Были они детскими и
недетскими одновременно. И пряталось в них что-то такое, отчего Пашка
почувствовал обиду и даже стыд, хотя ничего обидного во взгляде мальчишки не
было. Но стояла за ним другая жизнь, непонятная и недоступная, и вся она,
эта другая жизнь, словно подсматривала через грустные синие глаза за жизнью
его, Пашки, подсматривала и обижала его этим подсматриванием. В грязной
рубахе, в грязных штанах, босой, стоял он, опустив руки, нахмурившись и не
отводя взгляда. Взгляд отвел тот. Тронул поводья, конь послушно мотнул
мордой и не торопясь пошлепал вдоль деревни. Пашка смотрел вслед, но
мальчишка не оглянулся, и это тоже было обидно. Захотелось кинуть вслед
камень. Но не камень поднял он с земли, а траву, и, зайдя в стайку, где за
деревянной перегородкой шебаршил теленок, швырнул ему под ноги и прошипел
злобно: "Жри, падлюка! У... падлюка!" А ведь еще утром ласкал его и трепал
за холку любовно, а тут вдруг противными стали и чавкающая корова, и тупо
кудахтающие куры, и все... все...
Да, так было. И вспомнилось. Возможно, именно с того дня, не сразу,
разумеется, - постепенно стал отдаляться он от деревенской жизни и к
девятнадцати годам сознательно возненавидел деревню, весь быт ее лапотный,
ее разговоры, сплетни, слухи, тупое упрямство, с каким цеплялась она за свое
коровье-поросячье счастье и ничего не хотела видеть и понимать вокруг, а
вокруг начиналась новая жизнь, и он отдал себя этой новой жизни всего без
остатка.
Еще вдруг вспомнилось, именно вспомнилось, а не помнилось, как вечером
того же дня, когда ушел отряд, он, Пашка, валяясь на сеновале, разыгрывал,
возможно, первую в своей жизни фантазию.
Смотрит на него юный солдатик и говорит вдруг: "Хочешь как я?" -
"Хочу", - отвечает Пашка. Солдатик жестом Ивана-царевича делает знак, и к
Пашке подбегают офицеры. Они одевают его в такую же форму, на ремень цепляют
кобуру с револьвером, и кто-то подводит коня. Пашка садится в седло, и нет
на его лице глупой улыбки, лицо его грустно-серьезно, как у того, другого, и
они, как равные, смотрят друг другу в глаза, во взглядах их ничего обидного,
но только понимание друг друга. Они едут рядом по деревне и вместе
останавливаются, а промеж их коней кто-то из деревенских мальчишек...
Наверное, тогда, когда мечталось, это был кто-то определенный, кого не
любил. Теперь забылось. Они стоят и одинаково смотрят на него, а тот сопит и
зло косится на обоих поочередно. А потом они с отрядом легкой рысью уходят