"Леонид Бородин. Божеполье (повесть, Роман-газета 15 1993) " - читать интересную книгу автора

из деревни и исчезают в зарослях речки Рассохи. И никого не жаль. Даже мать.
"Неужели бы уехал? - неожиданно вслух произнес Павел Дмитриевич. - С
белыми!" Впрочем, тогда ему что белые, что красные... Это потом...
Неприятный осадок остался на душе. В руках снова оказалось письмо, но
не читал, а только вертел в руках.
Если предположение верно, если все началось с этого эпизода, то все,
поднявшиеся с низов наверх, так или иначе прошли тот же путь - через
ненависть к почве, к среде, из которой вышли. Но даже если это
закономерность, то следовало бы подумать, нет ли в ней порочности. К
примеру, чего он хотел в девятнадцать лет от своих земляков-сверстников?
Чтобы они были или стали подобными ему, чтобы они разделяли его ненависть? А
если бы это случилось и все возненавидели бы деревню, как он...
Тут даже захотелось рассмеяться. Воистину, социальная метафизика
постигаема исключительно ретроспективно, но и в ретроспекции основательно
попахивает мистикой.
Но вопрос остался вопросом. Почему именно он вырвался из среды, а не,
положим, Степан Горбунов? Может быть, все проще, и дело в генетике,
возможно, от кого-то из своих предков получил он в наследие какую-то
разновидность честолюбия. Не от отца ли? Об отце он ничего не помнил. Отец
погиб в Галиции в пятнадцатом. В памяти о нем ничего нет, даже материнских
рассказов. Мать же была типичной крестьянкой, и память о ней отчего-то
холодна, как информация.
Пустое все это.
Павел Дмитриевич еще раз пробежал глазами письмо пионервожатой из
совхоза "Зауральский". Теперь он определенно знал, зачем отыскал его.

2

Любовь Петровна сидела в мягком кресле в своей спальне, закрыв глаза, и
ровным тихим голосом проговаривала: "Я спокойна. Я совершенно спокойна. Нет
никаких серьезных причин для волнения. И потому я спокойна. Мои руки, я
чувствую их. Они спокойно лежат на коленях. Они не дрожат. У меня нормальный
пульс. У меня совершенно нормальный пульс. Он не более семидесяти ударов в
минуту. Я могу это проверить и убедиться, что у меня нормальный пульс. Но
проверять нет необходимости, потому что я спокойна. Я совершенно спокойна!"
Смех смехом, а ведь помогало! Проделывала она это не очень всерьез, как
бы с иронией подсматривая за собой, но каждый раз убеждалась - помогает.
Час назад она была буквально ошарашена сообщением мужа. Поспешила
согласиться, чтобы скорее остаться одной и собраться с мыслями. То, что
Павел вознамерился совершить, было нелепо по самому замыслу. Ехать в
деревню, которую покинул пятьдесят лет назад, ехать обыкновенным пассажиром,
ехать, как он заявил, непременно одному, это в его-то годы, с его здоровьем,
не говоря уж о том, что он, наверное, и сам не помнит, когда последний раз
ездил в поездах общего пользования и без сопровождающих лиц.
Конечно, она читала это дурацкое письмо. Но прошло два года. За это
время вся жизнь перевернулась, и кто знает, что там, в деревнях, сегодня
происходит.
Первой мыслью было - вызвать врача. Врачей Павел слушался и вообще
лечиться любил, относился к лечениям серьезно. Может быть, оттого, что ничем
серьезным не болел. За всю жизнь нож хирурга не коснулся его. Последние годы