"Юхан Борген. Избранные новеллы" - читать интересную книгу автора

обычно становятся как-то мягче. Но он, конечно, был из тех, кто хорошо
знает, что значит бояться и любить господа.
- Потому что он... Потому что он...
- Злой, - твердо произнес голос в углу. Мы ничего не могли с собой
поделать, и мы не хотели этого, но невольно обернулись. Бледное лицо Гуннара
засеребрилось, когда из темноты угла он повернулся к окну, его руки быстро
потянулись к большим ушам и начали судорожно их теребить. За окном застучал
град. И этот запах каштанов!
До чего же удивительно и страшно мгновение, когда знаешь: сейчас должно
что-то произойти, эти секунды между молнией и ударом грома. Мы обернулись и
смотрели на преступника, а сознание собственной безопасности грело нас, как
тепло камина. Горстка спасенных, наслаждающихся зрелищем геенны огненной, мы
были отделены от нее всем, чем только можно отделить и защитить от нее
маленького, слабого человечка.
Учительница встала. Я смотрел на ее белое жабо, вздымающееся над
плоской грудью, на брошь из голубой эмали в золотой оправе, приколотую под
самым подбородком. Выражение ее лица быстро менялось: от ужаса к злости, от
злости к печали, от печали к праведному гневу - что страшнее всего, - к
священному гневу, требующему немедленной расправы ("да, мой дорогой, мне
придется наказать тебя, как бы больно мне ни было"). Она семенит, кивая и
подергивая головой, словно цапля. И вот оно, долгожданное мгновение:
учительница достает часы, спрятанные в складках платья где-то между поясом и
воротником и прикрепленные к лифу тоненькой, свисающей вниз золотой
цепочкой.
- Можете идти, мальчики. А ты, Гуннар, останься!
Я встал с липкой скамьи в зале суда и вышел на улицу; меня влекло
воспоминание о школьных годах. Однажды, двадцать лет спустя, но еще до того,
как здание школы перестроили под жилой дом, я, проходя мимо, на мгновение
заглянул за зеленую креповую занавеску. Я увидел добела выскобленный стол с
выцветшими чернильными пятнами. Увидел коричневые стены и темный позорный
угол. Может, я сделал это, чтобы полнее насладиться обретенной свободой, но
в меня кривой иглой вонзился страх.
Позорный угол притягивал нас как магнит: мы знали, что там есть
какая-то надпись. Что-то Гуннар написал карандашом большими, корявыми
буквами, падающими друг на друга, точно небоскребы во время землетрясения, у
Гуннара был плохой почерк. На другой день утром, когда мы пришли в школу,
позорный угол заслоняла маленькая ширма, никто не осмелился сдвинуть ее
настолько, чтобы прочитать надпись. Нам оставалось довольствоваться
рассказами тех, кто побывал там, в углу, раздавленный тяжестью приговора, и
читал ее собственными глазами. Те, кто не стояли в углу, ничего не знали.
Преступников, как масонов, связывала круговая порука. Стремление попасть в
позорный угол так возросло, что объяснить его естественными причинами было
невозможно.
Помню маленького Юхана Л. Родители у него были состоятельные люди, и
его привозили в школу в экипаже, но он страдал позорным недугом: при
малейшем волнении он мочился в штаны. Когда Юхан наконец попал в позорный
угол и прочел надпись, нам показалось, что Нил и Миссисипи слились у его ни
в чем не повинных ног, чтобы затопить всю школу. Если обычно у его
лакированных ботинок струились робкие ручейки, то теперь там властно
прокладывали себе дорогу полноводные реки, сметая на своем пути все