"Хорхе Луис Борхес. Новые настроения" - читать интересную книгу автора

Государстве как воплощении нравственной идеи покажется ему неудачной шуткой.
Фильмы, снятые в Голливуде, зачастую с восторгом излагают историю, в которой
человек (как правило, журналист) завязывает дружбу с преступником, чтобы
затем предать его в руки полиции; аргентинец, для которого дружба - это
страсть, а полиция - своего рода мафия, воспринимает такого героя как
отъявленного подлеца. Аргентинец, как и Дон Кихот, полагает, что "каждый сам
даст ответ за свои грехи" и что "людям порядочным не пристало быть палачами
своих близких, до которых, кстати сказать, им и нужды нет" ("Дон Кихот", т.
I, гл. XXII). Не раз, следуя замысловатым построениям испанского
литературного стиля, я подозревал, что мы безнадежно разнимся с Государство
безразлично аргентинец же воспринимает только личностные отношения. Поэтому
он не считает, что красть общественные деньги - никого Я лишь констатирую
это, не обвиняя и не оправдывая Испанией; этих двух строк из "Дон Кихота"
достаточно, чтобы убедиться в ошибке, они - как бы символ нашей неявной,
тихой близости. Это же подтверждает одна ночь в аргентинской литературе: та
отчаянная ночь, когда деревенский сержант полиции восклицает, что не
допустит преступления, убийства храбреца, и начинает сражаться против
собственных солдат бок о бок с Мартином Фьерро.
Для европейца мир - космос, где каждый внутренне соответствует той
функции, которую выполняет, а для аргентинца он - хаос. Европейцы и
североамериканцы считают, что книга, заслужившая какую-либо премию, стоит
того, аргентинец же полагает, что, возможно, несмотря на премию, книга
окажется неплохой. Как правило, аргентинец не доверяет обстоятельствам. Вряд
ли ему известна история о том, что на земле всегда живут тридцать шесть
праведников - Lamed Wufniks*, - неведомых людям и творящих благодеяния
тайно, благодаря которым существует мир; если он узнает эту историю, то не
удивится, что эти праведники безымянны и безвестны... Аргентинский
национальный герой - одиночка, сражающийся против многих - теперь (Фьерро,
Морейра, Черный Муравей), в будущем и в прошлом (Сегундо Сомбра). В других
литературах не встречается ничего подобного. Обратимся, например, к
творчеству двух больших европейских писателей: Киплинга и Франца Кафки. На
первый взгляд между ними нет ничего общего, однако основная тема одного из
них - оправдание порядка (железная дорога в "Kim"**, мост в "The
Bridge-Builders"***, римская стена в "Риск of Pook's Hill")****, а другого -
невыносимое и трагическое одиночество человека, которому не находится места,
хотя бы самого скромного, в распорядке Вселенной.
Перечисленные мною аргентинские черты характера считаются
отрицательными, направленными против порядка, к тому же они не поддаются
объяснению с политической точки зрения. Беру на себя смелость утверждать
обратное. Главнейшая проблема нашего времени (с пророческой ясностью
увиденная почти забытым ныне Спенсером) - это все усиливающееся
вмешательство Государства в действия индивидуума; в борьбе с этим злом, имя
которому коммунизм и нацизм, аргентинский индивидуализм, возможно,
бесполезный или даже приносивший вред до той поры, получает оправдание,
оказывается нужным.
Без надежды, с ностальгическим чувством я размышляю об абстрактной
возможности существования партии, которая была бы близка аргентинцам,
партии, которая правила бы нами в самой минимальной степени.
Национализм стремится заворожить нас видением Государства, причиняющего
бесконечное беспокойство; эта утопия, воплощенная на земле, могла бы оказать