"Хорхе Луис Борхес. Коллекция (Сборник рассказов - 41)" - читать интересную книгу автора

ощущение его безграничности, безобразности и полной
бессмысленности. Я только что выбрался из темного лабиринта, но
светлый Город Бессмертных внушил мне ужас и отвращение.
Лабиринт делается для того, чтобы запутать человека; его
архитектура, перенасыщенная симметрией, подчинена этой цели. А
в архитектуре дворца, который я осмотрел как мог, цели не было.
Куда ни глянь, коридоры-тупики, окна, до которых не дотянуться,
роскошные двери, ведущие в крошечную каморку или в глухой
подземный лаз, невероятные лестницы с вывернутыми наружу
ступенями и перилами. А были и такие, что лепились в воздухе к
монументальной стене и умирали через несколько витков, никуда
не приведя в навалившемся на купола мраке. Не знаю, точно ли
все было так, как я описал; помню только, что много лет потом
эти видения отравляли мои сны, и теперь не дознаться, что из
того было в действительности, а что родило безумие ночных
кошмаров. Этот Город, подумал я, ужасен; одно то, что он есть и
продолжает быть, даже затерянный в потаенном сердце пустыни,
заражает и губит прошлое и будущее и бросает тень на звезды.
Пока он есть, никто я мире не познает счастья и смысла
существования. Я не хочу открывать этот город; хаос разноязыких
слов, тигриная или воловья туша, кишащая чудовищным образом
сплетающимися и ненавидящими друг друга клыками, головами и
кишками, -- вот что такое этот город.
Не помню, как я пробирался назад через сырые и пыльные
подземные склепы. Помню лишь, что меня не покидал страх: как
бы, пройдя последний лабиринт, не очутиться снова в
омерзительном Городе Бессмертных. Больше я ничего не помню.
Теперь, как бы ни силился, я не могу извлечь из прошлого
ничего, но забыл я все, должно быть, по собственной воле --
так, наверное, тяжко было бегство назад, что в один прекрасный
день, не менее прочно забытый, я поклялся выбросить его из
памяти раз и навсегда.


III


Те, кто внимательно читал рассказ о моих деяниях,
вспомнят, что один человек из дикарского племени следовал за
мною, точно собака, до самой зубчатой тени городских стен.
Когда же я прошел последний склеп, то у выхода из подземелья
снова увидел его. Он лежал и тупо чертил на песке, а потом
стирал цепочку из знаков, похожих на буквы, которые снятся во
сне, и кажется, вот-вот разберешь их во сне, но они сливаются.
Сперва я решил, что это их дикарские письмена, а потом понял:
нелепо думать, будто люди, не дошедшие еще и до языка, имеют
письменность. Кроме того, все знаки были разные, а это
исключало или уменьшало вероятность, что они могут быть
символами. Человек чертил их, разглядывал, подправлял. А потом
вдруг, словно ему опротивела игра, стер все ладонью и локтем.