"Хорхе Луис Борхес. Другой" - читать интересную книгу автора

религией. Вчера вечером он сказал, что Иисус, подобно
нашим гаучо, не любил попадать впросак и поэтому
предпочитал выражаться иносказательно.
Поколебавшись, спросил меня:
-- А вам как живется?
-- Не знаю количества книг, которые ты напишешь, знаю
только, что их слишком много. Будешь писать стихи -- они
доставят тебе неразделенную радость -- и фантастические
рассказы. Станешь преподавать, как твой отец и многие из
нашего рода.
Я был доволен. Что он меня не спросил, удались или
нет мои книги. И продолжал другим тоном:
-- Если же обратиться к истории... Была еще одна
война, с участием почти тех же противников. Франция
быстро сдалась, Англия и Америка дрались с немецким
диктатором по имени Гитлер, потом -- повторение битвы под
Ватерлоо. Буэнос-Айрес к тысяча девятьсот сорок шестому
породил Росаса номер два, весьма схожего с нашим
первенцем. В пятьдесят пятом провинция Кордоба нас
спасла, как раньше спасла Энтре-Риос. Сейчас ситуация
сложная. Россия усиливает свое влияние на планете,
Америка не решается стать империей, суеверно боясь
прослыть недругом демократии. Наша родина с каждым днем
все глубже погружается в провинциализм. Провинциализм и
самолюбование -- словно шоры на ее глазах. Меня не удивит,
если преподавание латыни однажды заменится лекциями на
гуарани.
Я заметил, что он меня почти не слушает. Его сковал
самый обыкновенный страх перед непостижимым и тем не
менее явным. Я не был отцом, но ощутил прилив нежных
чувств к этому бедному мальчику, более близкому мне, чем
кровный сын. Я увидел, что он мнет в руках какую-то
книгу. Спросил, что за вещь.
-- "Одержимые" или, точнее, "Бесы" Федора
Достоевского, -- ответил он не без гордости.
-- Припоминаю с трудом. Тебе нравится?
Еще не договорив, я почувствовал кощунственность своего
вопроса.
-- Русский классик, -- отчеканил он, -- как никто
глубоко проник в лабиринты славянской души.
Всплеск риторичности показался мне признаком того, что он
успокоился.
Я спросил, какие еще книги этого классика он успел
прочитать.
Он назвал две или три, в том числе и "Двойник".
Я спросил, так же ли ясно ему видятся персонажи при
чтении, как, скажем, у Джозефа Конрада, и думает ли он
одолеть полное собрание сочинений.
-- По правде говоря, нет, -- ответил он несколько
неожиданно.