"Хорхе Луис Борхес. Мужчина из Розового кафе ("Всемирная история низости")" - читать интересную книгу автора

поддел локтем, а мне от этого даже стало легче. То был Росендо; он один
уходил из поселка.
- Всегда под ноги лезешь, мерзавец, - ругнул он меня мимоходом; не
знаю, душу себе облегчить захотел или просто так. Он направился в самую
темень, к реке Мальдонадо. Больше я его не видел.
Я стоял и смотрел на то, что было всей моей жизнью, - на небо,
огромное, дальше некуда; на речку, бьющуюся там, в низу, в одиночку; на
спящую лошадь, на немощеную улицу, на печки для обжига глины - и подумалось
мне: видно, и я из той сорной травы, что разрослась на свалке меж старых
костей вместе с "жабьим цветком". Да и что могло вырасти в этой грязи, кроме
нас, пустозвонов, робеющих перед сильным. Горлодеры и забияки, всего-то. И
тут же подумал: нет, чем больше мордуют наших, тем мужественнее надо быть.
Мы - грязь? Так пусть кружит милонга и дурманит спиртное, а ветер несет
запах жимолости. Напрасно была эта ночь хороша. Звезд наверху насеяно, не
сосчитать, одни над другими - голова шла кругом. Я старался утешить себя,
говоря, что ко мне не имеет касательства все происшедшее, но трусость
Росендо и нестерпимая смелость чужого слишком сильно задели за сердце. Даже
лучшую женщину на ночь смог с собой увести долговязый. На эту ночь и еще на
многие, а может быть и на веки вечные, потому как Луханера - дело серьезное.
Бог знает, куда они делись. Далеко уйти не могли. Наверное, милуются в
ближайшем овраге.
Когда я, наконец, возвратился, все танцевалии как ни в чем не бывало.
Проскользнув незаметно в барак, я смешался с толпой. Потом увидал, что
многие наши исчезли, а пришельцы танцуют танго рядом с теми, кто еще
оставался. Никто никого не трогал и не толкал, но все были настороже, хотя и
соблюдали приличие. Музыка словно дремала, а женщины лениво и нехотя
двигались в танго с чужими.
Я ожидал событий, но не таких, какие случились.
Вдруг слышим, снаружи рыдает женщина, а потом голос, который мы уже
знали, но очень спокойный, даже слишком спокойный, будто потусторонний, ей
говорит:
- Входи, входи, дочка, - а в ответ снова рыдание. Тогда в голосе стала
проглядывать злость: - Отвори, говорю тебе, подлая девка, отворяй, сука! -
Тут скрипучая дверь приоткрылась, и вошла Луханера, одна. Вошла, спотыкаясь,
будто ее кто-то подгонял.
- Ее подгоняет чья-то душа, - сказад Англичанин.
- Нет, дружище, - покойник, - ответил Резатель. Лицо у него было словно
у пьяного. Он вошел, и мы расступились, как раньше; сделал, качаясь, три
шага - высокий до жути - и бревном повалился на землю. Один из приехавших с
ним положил его на спину, а под голову сунул скаток из шарфа и при этом
измазалсяф кровью. И мы увидали, что у лежавшего - рана в груди; кровь
запеклась, и пунцовый разрез почернел, чего я вначале не заметил, так как
его прикрывал темный шарф. Для врачевания одна из женщин принесла крепкую
канью и жженые тряпки. Человек не в силах был говорить. Луханера опустила
руки и смотрела на умиравшего сама не своя. Все вопрошали друг друга глазами
и ответа не находили, и тогда она, наконец, сказала: мол, как они вышли с
Резателем, так сразу отправились в поле, а тут словно с неба свалился
какой-то парень, и полез, как безумный, в драку, и ножом нанес ему эту рану,
и что она может поклясться, что не знает, кто это был, но это был не
Росендо. Да кто ей поверил?