"Хорхе Луис Борхес. Ранний Уэллс" - читать интересную книгу автора

объясняют, почему Уэллс бесконечно превосходит автора "Hector Servadac" *,
равно как Рони, Литтона, Роберта Пэлтока, Сирано и любого другого
предшественника его методов **. Сказать, что его сюжеты более
увлекательны, - не решает проблему. В книгах солидного объема сюжет не может
быть более чем поводом, отправной точкой. Он важен для создания
произведения, но не для наслаждения чтением. То же самое можно наблюдать во
всех жанрах; лучшие детективные повести держатся не только на сюжете. (Будь
сюжет всем, тогда не было бы "Дон Кихота" и Шоу стоял бы ниже О'Нила.) По
моему мнению, превосходство ранних романов Уэллса - "The Island of Dr.
Moreau" *** или к примеру "The Invisible Man" **** - объясняется причиной
более глубокой. То, что они нам сообщают, не только талантливо придумано, но
и символично для процессов, тем или иным образом присущих судьбе каждого
человека. Преследуемый человек-невидимка, которому, чтобы уснуть, приходится
закрывать глаза тканью, ибо его веки не отражают света, - это наше
одиночество и наши страхи; пещера - обиталище чудовищ, которые сидят там и
гнусаво бормочут во мраке свое раболепное кредо, - это Ватикан и Лхаса.
Долго живущему произведению всегда свойственна безграничная и пластичная
многосмысленность; подобно Апостолу, оно есть всё для всех; оно - зеркало,
показывающее черты читателя, а также карта мира. И все это вдобавок должно
получаться незаметно и ненарочито, почти против воли автора; автор должен
как бы не подозревать о символическом значении. С такой вот светлой
наивностью и создавал Уэллс свои ранние фантастические этюды - на мой
взгляд, самое изумительное во всем его изумительном наследии.
______________
* "Эктор Сервадак" (франц .).
** Уэллс в "The Outline of History" ("Краткий очерк истории" (англ .))
(1931) высоко отзывается о произведениях двух других предшественников:
Фрэнсиса Бэкона и Лукиана из Самосаты.
*** "Остров доктора Моро" (англ .).
**** "Человек-невидимка" (англ).

Те, кто утверждают, что искусство не должно пропагандировать какие-либо
теории, обычно имеют в виду теории, противоречащие их собственным. Ко мне
это, естественно, не относится; я благодарен Уэллсу за его теории и почти
все их разделяю, я лишь сожалею, что он их вплетает в ткань повествования.
Достойный наследник британских номиналистов, Уэллс осуждает нашу привычку
говорить о "неколебимости Англии" или о "кознях Пруссии"; его аргументы
против этих вредных мифов, по-моему, безупречны, но я этого не сказал бы о
приеме введения их в историю сна мистера Парэма. Пока автор ограничивается
рассказом о событиях или передачей тонких нюансов человеческого сознания, мы
можем считать его всезнающим, можем сравнивать его со Вселенной или с Богом;
но как только он унизит себя до рассуждений, мы понимаем, что он способен
ошибаться. Жизнь движется делами, а не рассуждениями; Бог для нас приемлем
тогда, когда он утверждает "Я есмь Сущий" (Исх 3:14), а не тогда, когда
провозглашает и анализирует, как Гегель или Ансельм, argumentum ontologicum
*. Бог не должен быть богословом; писатель не должен ослаблять мирскими
рассуждениями ту мгновенно возникающую веру, которой от нас требует
искусство. Есть и другая причина: если автор выказывает отвращение к
какому-нибудь персонажу, нам кажется, что он не вполне его понимает, что он
признает необязательность этого персонажа для себя. Тогда мы перестаем