"Хорхе Луис Борхес. По поводу классиков" - читать интересную книгу автора

панцире одной из священных черепах. Лейбниц усмотрел в гексаграммах двоичную
систему счисления; другие - зашифрованную философию; третьи, например,
Вильгельм, - орудие для предсказывания будущего, поскольку 64 фигуры
соответствуют 64 фазам любого действия или процесса; иные - словарь
какого-то племени; иные - календарь. Вспоминаю, что Шуль Солар воспроизводил
этот текст с помощью зубочисток или спичек. В глазах иностранцев "Ицзин"
может показаться чистейшей chinoiserie *, однако в течение тысячелетий
миллионы весьма образованных людей из поколения в поколение читали ее и
перечитывали с благоговением и будут читать и дальше. Конфуций сказал своим
ученикам, что, если бы судьба даровала ему еще сто лет жизни, он половину
отдал бы на изучение перестановок и на комментарии к ним, или "крылья".
______________
* Китайщиной (франц .).

Я умышленно избрал примером крайность, чтение, требующее веры. Теперь
подхожу к своему тезису. Классической является та книга, которую некий народ
или группа народов на протяжении долгого времени решают читать так, как если
бы на ее страницах все было продуманно, неизбежно, глубоко, как космос, и
допускало бесчисленные толкования. Как и можно предположить, подобные
решения меняются. Для немцев и австрийцев "Фауст" - творение гениальное; для
других - он одно из самых знаменитых воплощений скуки, вроде второго "Рая"
Мильтона или произведения Рабле. Таким книгам, как "Книга Иова",
"Божественная комедия", "Макбет" (а для меня еще некоторые северные саги),
вероятно, назначено долгое бессмертие. Однако о будущем мы ничего не знаем,
кроме того, что оно будет отличаться от настоящего. Всякое предпочтение
вполне может оказаться предрассудком.
У меня нет призвания к иконоборчеству. Лет тридцати я, под влиянием
Маседонио Фернандеса, полагал, что красота - это привилегия немногих
авторов; теперь я знаю, что она широко распространена и подстерегает нас на
случайных страницах посредственного автора или в уличном диалоге. Так, я
совершенно незнаком с малайской и венгерской литературой, но уверен, что,
если бы время послало мне случай изучить их, я нашел бы в них все
питательные вещества, требующиеся духу. Кроме барьеров лингвистических,
существуют барьеры политические или географические. Берне - классик в
Шотландии, а к югу от Твида им интересуются меньше, чем Данбаром или
Стивенсоном. Слава поэта в итоге зависит от горячности или апатии поколений
безымянных людей, которые подвергают ее испытанию в тиши библиотек.
Возможно, что чувства, возбуждаемые литературой, вечны, однако средства
должны меняться хотя бы в малейшей степени, чтобы не утратить свою
действенность. По мере того как читатель их постигает, они изнашиваются. Вот
почему рискованно утверждать, что существуют классические произведения и что
они будут классическими всегда.
Каждый человек теряет веру в свое искусство и его приемы. Решившись
поставить под сомнение бесконечную жизнь Вольтера или Шекспира, я верю (в
этот вечер одного из последних дней 1965 года) в вечность Шопенгауэра и
Беркли.
Классической, повторяю, является не та книга, которой непременно
присущи те или иные достоинства; нет, это книга, которую поколения людей,
побуждаемых различными причинами, читают все с тем же рвением и непостижимой
преданностью.