"Николай Бораненков. Тринадцатая рота (Часть 3) " - читать интересную книгу автора

землянке и что-то колдует у карты Брянской области. Нам же велел отдыхать и
быть готовыми к выступлению.
Волович, сказавший это, посмотрел на дремавшего у земляной печурки
кучера.
- Поэтому давайте предоставим слово Прохору Силычу.
- Что? Ась? - встрепенулся кучер.
- Ждем вашу самую смешную в жизни историю, Прохор Силыч, - сказал
Волович, уступая кучеру место за столом.
- Нет, нет. Я тут, - замахал руками Прохор. - У теплой печки горячей и
словечки. - Он поскреб за ухом: - Только о чем вам рассказать? Вот беда.
Смешливых историй у меня вроде бы и не было. Больше грустных да досадливых.
Там конь ногу отдавит, там колесо с тарантаса соскочит на полном разбеге,
там пассажиру внутренность тряхнешь на кочках - чертом похвалит тебя. Ведь я
всю жизнь с конями, телегой да седоками.
- Не скупитесь, Прохор Силыч, не жеманничайте, як засидевшаяся в девках
Одарка, к якой впервой посватался добрый жених, - подзадорил Чистоквасенко.
- А-а, какое там жеманство, - отмахнулся Прохор. - Просто вспомнить
сразу не могу. Сколько этого начальства вожено и перевожено! Каких только
историй в дороге не бывало! Да вот вам одна. Не смешная, правда, но со
смешинкою.
Он отодвинулся прямо на тельпухе от печки, повернулся к сидящим на
полу, лежащим на нарах солдатам "охраны Гуляйбабки".
- Как-то раз вез я из района в село уполномоченного потребкооперации по
заготовке яичек. Едем этак, толкуем о том, о сем, и вдруг он у меня и
спрашивает: "А что, Прохор Силыч, нет ли у тебя на примете в селе, куда
едем, озорной бабенки, чтоб глазунью соорудила, бутылочку на стол, а ночью
погрела бочок?" - "Озорных много, - отвечаю, - да только и мужья у них есть
озорные. Ребра пересчитают". - "Увольте, - отвечает. - Таких мне не надо.
Мне вдовушку, разведенку или солдатку, которая второй год мужа ждет... Вы
понимаете меня?" "Как не понять? Все понимаем", - говорю. "Так сделайте
одолжение. Поспособствуйте". - "Поспособствуем, сударь, чего там. Когда
прикажете свести вас?" - "Да хоть сегодня. Я готов!" И вот вечерком, как и
было сказано, привез я заготовителя к молодке и говорю ей: дескать,
угости-ка ты этого яйцезаготовщика как следует. Погорячей. "Угостим, -
отвечает. - Не впервой". В общем, не знаю, какой у них там разговор был,
только в ночь, как хорошенько стемнело, в баню они мыться пошли. Разделись,
все честь по чести. Вдруг молодка и говорит ему: "Ой, миленький! А
водички-то холодной нет. Сбегай-ка принеси. Тут речка рядом". Он цап ведерко
и голяшом за дверь. Зачерпнул воды, несет. Сунулся в дверь, а не тут-то
было. Заперта. На засов. Он в крик: "Душенька, Марфушенька, отвори. Не
шуткуй. Замерзаю я. Морозище какой!"
- А она-то что? Что она? - раздались голоса.
- Э-э, она! Не на ту бабу нарвался. Как ни просил, ни умолял, а дудки.
Не отворила. Велела поцеловать пробой и катиться домой. И эх, взвился ж тут
наш заготовитель! По селу бежал - на жеребце не догонишь. Эхма!
В землянку вошел Трущобин:
- Товарищи, в ружье! БЕИПСА выступает на задание.
- С кем идем?
- Точно не знаю. Но вижу, седлают лыжи и брянские партизаны.