"Они брали рейхстаг" - читать интересную книгу автора (Сбойчаков Максим Иванович)

4

Командование фронта торопило войска. 3-я ударная армия перебазировалась в течение двух недель, заняв участок на восточном берегу Одера от Шведта до Нидер-Вутцов.

Как всегда, первым долгом – знакомство с обстановкой. Каково положение на западном берегу, в районе Кюстрина, где еще в феврале нашими войсками создан плацдарм? Командующий 3-й ударной армией генерал В. И. Кузнецов ознакомился с данными разведки и понял, почему командование, так торопившее переброску частей с Балтики, нацеливало теперь войска фронта на серьезную боевую учебу.

А воины рвались на Берлин, и только на Берлин. Куда бы ни приехал командарм, всюду встречали вопросом: «Скоро ли?» Командир 79-го корпуса генерал Перевертки и откровенно признался: «Атакуют люди: чего медлим? Сюда форсированным маршем шли, а здесь остановились и стоим – время-то идет. Сам я в душе тоже за активные действия».

На берлинском направлении Гитлер сосредоточил крупные силы: сорок восемь пехотных, десять моторизованных и четыре танковые дивизии, тридцать семь отдельных пехотных полков, девяносто восемь отдельных батальонов.

Большие надежды вызвала у Гитлера смерть Рузвельта. В Семилетней войне спасение Пруссии пришло со смертью русской императрицы. Разве история не может повториться? Отчего бы Америке без Рузвельта не вступить в союз с Германией? А за Америкой последует и Англия…

Уже около двух недель войска 3-й ударной не участвуют в боях. 150-я стрелковая дивизия, прошедшая за четверо суток более двухсот километров, разместилась в благоустроенных казармах немецких летчиков. Первые дни бойцы радовались. Давно не спали под крышей, а тут: койки с чистым бельем, умывальники, душевые, ванны. И место живописное – домики расположены в лесу, около них цветочные клумбы. После ночевок в траншеях, а то и на сырой земле это казалось раем.

И все же с каждым днем все громче и настойчивее требование – «Скорей на Берлин!». С одной стороны, чувствуется желание поскорее закончить войну. С другой – плохо: появилось пренебрежение к учебе. Занятия велись но необычному расписанию: днем солдаты спали, а ночью занимались. На аэродромном поле, в лесу, учились веста бой в городе, а на озере Мантель отрабатывали форсирование водных преград.

Ночи напролет, наперекор войне, звучали соловьиные трели. Они скрашивали нудные часы занятий, напоминали о родной стороне, о любимых. И как-то быстрее проходила ночь, лучше ладилось дело.

Однажды Гусев подошел к приунывшим бойцам:

– Что это вы, а? Ну-ка, поможем соловьям.

И негромко запел:

– Глядите, ведь и впрямь рассвет, – показал он на светлеющее на востоке небо. – Скоро отбой! Ну что ж, до отбоя давайте подытожим, чему научились за ночь… Так что же нужно делать перед посадкой в лодку?

– Сначала проверить, все ли захватил с собой, особенно запас патронов и гранат, – ответил один солдат.

Другой дополнил:

– Шинель скатать, ботинки расшнуровать…

Гусев вспомнил Днепр и отсутствующим взглядом посмотрел на солдата. Тот смутился, решив, что сказал не то, и замолчал.

– Нет, нет, все правильно, – спохватившись, ободрил его Гусев. – Просто я вспомнил, как из-за этой мелочи в сорок первом году многие утонули в Днепре. Наполнились ботинки водой и потянули бойцов ко дну, особенно тех, кто плохо плавал… А еще что требуется?

– Когда в лодку сядешь, не оглядываться. Отвечать на огонь врага. У берега быстро покинуть лодку и – в атаку, – уже уверенно чеканил тот же солдат.

Гусев запел было песню о тех соловьях, которые не должны тревожить солдатский сон, но Сьянов прервал:

– Не нужно петь эту песню, товарищ старший лейтенант.

Не поняв шутки, Гусев удивленно спросил:

– Это почему же, Илья Яковлевич?

– Да потому… А вдруг они послушаются вас и впрямь смолкнут?

– А-а, вот оно что, – рассмеялся начальник штаба. – Понимаю: забота парторга о боевой подготовке.

– Надо эту песню переделать, – улыбнулся Сьянов. – Ну, например, «соловьи, соловьи, подбодрите солдат, тех, что ночью не спят и к Берлину спешат».

Виктор Правоторов проснулся от солнечного луча, ударившего прямо в лицо. Перевернулся на спину и, прикрывшись простыней, опять задремал. Но уснуть не успел. Кто-то шел по казарме, а вскоре рядом, у самой койки, услышал чье-то сдерживаемое дыхание. Открыл глаза – письмоносец наклонился над стоящей у его изголовья тумбочкой.

– Извините, товарищ старший сержант, – заметив, что Виктор проснулся, прошептал он. – Вам письмо.

Как по тревоге вскочил, увидев почерк брата Николая. Торопливо развернул и сразу же изменился в лице. Потом долго держал листок перед собой, а печальный взгляд скользил мимо строк куда-то в угол казармы. Машинально оделся, подошел к окну, глядел в него, но ничего не видел – ни щедрого апрельского солнца, ни оживавшей природы.

Сосед по койке, старший сержант Лысенко, проснувшись, удивился, что парторг уже одет и курит прямо в казарме, хотя других осуждал за это. Увидев на его кровати раскрытый треугольник, догадался: наконец-то! Ведь Виктор так долго не получал писем! Когда Красная Армия освободила Макеевку, он сразу же написал отцу с матерью. Но ответа не получил. Послал второе – и снова молчание. Переживал молча, таил от других догадки о том, что старики пали от рук оккупантов. Шутка ли – четыре сына на фронте. Разведчики замечали тревогу парторга и как могли успокаивали: с письмами-де сейчас всякое случается. Почтовую машину или поезд могли разбомбить, да и старики, возможно, эвакуировались и но сразу смогли вернуться. Но почему Виктор такой печальный? Лысенко встал, наскоро оделся, подошел к другу. Положив руку на плечо, спросил:

– Что случилось, Виктор?

Правоторов вздрогнул от неожиданности, не сразу ответил:

– Старший брат Алексей погиб…

Лысенко сжал зубы, так что под скулами заходили желваки, и подал команду:

– Подъем!

– Зачем ты это, Ваня? – сказал Виктор, взглянув на часы, – до подъема еще полчаса.

Лысенко не ответил. А когда все собрались, объявил, какое горе постигло парторга.

Давно уже во взводе по предложению Правоторова стали устраивать что-то вроде своеобразной панихиды по павшим на войне родственникам разведчиков. Теперь своим горем пришлось делиться самому парторгу.

– Мой брат, друзья, оказывается, погиб еще на Курской дуге, – начал Виктор, – и чуть ли не у околицы родной деревни. Это был настоящий большевик, которому я во всем подражал. На войну он ушел добровольцем с должности ответственного секретаря «Таганрогской правды». До конца дней своих был рядовым солдатом. – Помолчав, продолжал: – Молодость у него была бурная. Он отразил ее в поэме.

– А ты прочти ее нам.

После небольшого колебания Виктор, взявшись за спинку стула, стал читать, изредка останавливаясь и опуская то, что считал ненужным. Перед разведчиками предстал образ юноши первых пореволюционных лет. В шестнадцать лет Алексей – секретарь райкома комсомола – с карабином гоняется за бандитами на Кубани. Герой! А в начале нэпа чуть не свихнулся. Началось с измены любимой, а потом скитания по стране в поисках счастья. Остановился в Макеевке, увлекла его все же одна девушка. Не меньше полюбил и шахту, на которой стал работать.

– Да, прямой и откровенный брат у тебя был, – задумчиво сказал Степан Орешко. – Как на исповеди выложил все в своей поэме. Рассказал бы ты и о себе, товарищ парторг. А то о нас все знаешь, а о себе молчишь…

Правоторов с благодарностью посмотрел на сержанта.

– Ну что ж… Секретов у меня нет… Родители мои куряне. Есть там деревня Правоторовка, одни Правоторовы в ней живут. Но родители мои давно, еще в начале тридцатых годов, переехали в Макеевку к старшему сыну, к Алексею. Там и я рос, там среднюю школу закончил. На фронте нас воевало четыре брата, теперь осталось трое: я, Николай и Василий. Срочную службу я проходил всего несколько месяцев. Курьез у меня с нею вышел. По окончании средней школы в тридцать девятом году меня в военкомат писарем взяли и, несмотря на мои просьбы, не отпускали. Тогда я, недолго думая, с письмом к самому Наркому обороны. Так, мол, и так, задерживают, не дают священный долг выполнить. Подействовало. Пришла из Москвы телеграмма, и военком вынужден был направить меня в часть.

А месяца через три командир вызвал меня: оформляйся на демобилизацию. «Как так? Почему?» Тот покачал головой: «Надо было думать раньше. Родителям вашим по восьмому десятку идет?» – «Да». – «А на кого же вы их бросили?» Я покраснел. Действительно, в то время я один был с ними, остальные братья – и Алексей тоже – жили со своими семьями в других городах. Так что боевую подготовку пришлось проходить не на учебном поле, а прямо на войне…

Вошел командир взвода Сорокин. Как всегда, в кожаном трофейном пальто, в фуражке из сукна защитного цвета. Все встали. Лейтенант спросил, почему так рано поднялись. Лысенко доложил причину.

Сорокин протянул руку Правоторову:

– Прими, Виктор Николаевич, и мое душевное соболезнование. Твой брат отдал жизнь на Курской дуге за то, чтобы мы пришли в Германию. И мы еще отомстим и за него, и за всех других.

Лейтенант сделался мрачным. Брата своего Анатолия вспомнил. Он на Балтфлоте воевал и в сорок третьем был тяжело ранен, остался без ноги.

Неустроев весь день ломал голову: зачем его вызывает генерал Переверткин. Комбата к командиру корпуса – редко такое бывает.

В штабе корпуса увидел весь командный состав до комбатов включительно. Здесь встретил и Василия Давыдова.

Наговориться вволю друзьям не пришлось – офицеров пригласили к командиру корпуса. Празднично одетый генерал показался еще более статным и молодцеватым. На нем все блестело: пуговицы, многочисленные награды, погоны. Да и сам он, казалось, весь сиял. Все дружно встали при его появлении – можно было бы и не подавать команду «Товарищи офицеры!». С улыбкой генерал оглядел собравшихся, торжественно объявил:

– Дождались! – и стал читать приказ командующего 1-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза Жукова: – «Боевые друзья! Верховное командование от имени Родины и всего советского народа приказало нашему фронту разбить противника на ближних подступах к Берлину, захватить столицу фашистской Германии – Берлин и водрузить над нею Знамя Победы. Кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него. Я призываю вас выполнить эту задачу с присущей вам воинской доблестью, честью и славой».

Неустроев, толкнув Давыдова, взволнованно шепнул:

– Чувствуешь, Вася, сколько души вложено в приказ?

– Еще бы, Степа! – Горячо пожав руку друга, Давыдов добавил: – Прямо стихи!

Приказ о штурме Берлина в частях встретили с ликованием. «На Берлин!», «На Берлин!» – слышалось отовсюду.